Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Например, сейчас я уезжаю в Тиану с армией, кто-то должен заниматься иатрейоном и другими делами… помощь калекам-ветеранам и калекам-возницам с ипподрома, например… ну, я тебя введу в курс дела. Ох! Вот и проговорился. В общем, я хотел бы тебя видеть на этой должности. Жилья нет, но жить можешь у меня.

— Кесарий…

— Так, только не обижайся, — поспешно перебил его Кесарий. — В столице это не рабская должность. В Новом Риме ты почти не сыщешь рабов, которые этим занимаются. Берут племянников, других родственников… Так что это не стыдно для свободного человека.

— Кесарий…

— Конечно, я сын всадника, а ты — патриция…

— Кесарий! Что за глупости!

— Глупости? — улыбнулся Кесарий. — Так ты согласен? Ах, Каллист, как я рад!

— Согласен! — засмеялся Каллист. — Это — как сон. Кесарий, благие боги, не может быть…

— Все, тогда иди спать. — Кесарий порывисто встал с ложа. — Хорошо, что мы решили этот вопрос сегодня. Завтра я сообщу, что у меня есть заместитель. Я отведу тебя в спальню — ты здорово пьян. Как это ты успел? А где Фессал? Он тоже в вакханты записался? Ты подаешь ему дурной пример.

— Да не пил он, просто устал. Он под розами на кушетке заснул, — извиняясь, проговорил Каллист. — Устал, не дождался тебя. Трофим ему одеяло принес. Я не стал его будить — он потом не заснет. Он очень впечатлительный, Фессалион…

…Трофим и Гликерий сидели на кухне. Гликерий прикладывал примочки под глаз.

— Это мелочи, — говорил Трофим. — Такое у моего прошлого хозяина пару раз за неделю всегда приключалось. А Кесарий врач никого не приказывает бичевать, да и розгами тебя только попугал. А у моего прошлого хозяина запросто могли под бичи отправить.

Он опустил тунику с плеча и показал уродливые старые шрамы от страшных рваных ран.

— Как же ты не умер, Трофим? — прошептал потрясенный Гликерий.

— Тоже скажешь — умер. У нашего хозяина и покруче наказания были… меня, милостью Асклепия Сотера миновали… да что ты плюешься, надоел уже! Я ведь, после того, как к морским разбойникам еще мальчишкой попал, уже в Лидию и не вернулся. В Пергам меня продали. Да… Там храм Сотера — ух, чудо! Дорога мощеная из города с колоннами — храм-то сам как город, только в стадиях от города эдак в десяти. Когда процессия идет — смотришь, дух захватывает. Все в белом, с флейтами, пальмовыми ветвями… говорят, раньше, до землетрясения, еще пышнее все было… Меня Сотер-то к Кесарию врачу и послал… а то конец бы мне был… ох, Гликерий… дурачок ты… не молился ты никогда никому по-настоящему.

— Я?! — возмутился Гликерий. — Молился…

— Ну, только если сегодня, когда тебя розгами испугали… А меня пытать хотели, кости ломать… ох, страшно вспомнить… свидетель им нужен был на суде… кто-то чего-то вернул аль не вернул… а я тут был, во время разговора ихнего, значит… в бане полотенце подавал и все такое… хозяину и другу его… и вот они поспорили, перстень, что ль, укатился… ох, Асклепий Пэан! И уже все, в суд волокут, только я взмолился, дайте, говорю, Сотеру помолиться! Как раз статуя его стояла, у бань городских… Припал я к его ноженьке — то и прошу: «Не погуби! Куда я хромой-безрукий годен буду? Цикуту вольют в глотку, как Хлою нашему, и дело с концом!» И тут Кесарий врач выходит — я подумал было, что это сам Пэан или Махаон. Уж чего он там им сказал, не знаю, а только купил меня, потому что ему нужен очень в то время раб был, такой вот, на все руки мастер, чтоб расторопный, значит, был. И вот я за его здоровье всегда, всегда раз в год петуха Асклепию приношу — отложу копеечку, да и куплю.

— Надо в церковь ходить, свечи ставить, вот, Пантолеону мученику, например, — заметил оживившийся Гликерий.

— Ставлю уж… Тем более Пантолеон всем помогает… — примирительно сказал Трофим. — Мне бы Трифену уговорить, чтобы она за меня пошла… Да не пойдет она за раба… Жаль, что Саломушка не приехал, он бы что-нибудь придумал!

— Салом сам за этой ведьмой Дионисией бегает, как ты, Трофим, за Трифеной своей! — заметила подошедшая Алита. — И чего он в этой девке нашел, только что кровь заговаривать умеет… Красивый парень, все девки на него засматриваются, а он за этой чертовкой полоумной, как привороженный, бегает…

— Ты-то, поди, тоже засматриваешься? — спросил Трофим.

— Я-то? — заторопилась, вспыхнув, Алита. — Я-то нет, я-то в честном супружестве состою.

— Ну так и грех про любовь чужую сплетни разносить, — сурово сказал Трофим.

— Ты-то что понимаешь в грехах, эллин? — презрительно бросила Алита.

— Да уж понимаю кое-что, — хмыкнул Трофим, — хоть мне до вас, христиан, и далеко.

— На Саломе грех его родителя сказывается, — глубокомысленно продолжала Алита, обращаясь к Гликерию. — От блудных грехов дети зачатые всегда… такие.

— А чей же он сын? — удивленно спросил Гликерий.

— Али ты не понимаешь, почему они так с твоим хозяином похожи? — фыркнула Алита. — Да и хозяин твой… с певичкой этой…

— Иди, иди отсюда, баба неразумная! — привстал Трофим. — Не суй нос не в свои дела! Салом — молочный брат господина Кесария, от молока кормилицы у детей сходство часто бывает, вот помню я случай такой….

— Ты-то сам, Трофим, веришь в то, что сейчас говоришь? — уперла руки в бока Алита.

— Покаяться бы молодому господину надо и крещение принять, — пискнул Гликерий.

— Тихо вы, оба! Госпожа Горгония с хозяином разговаривать изволят, — шикнул на обоих Трофим.

…Горгония и ее брат стояли в галерее среди цветущих роз.

— У тебя все хорошо? — спрашивала Горгония, кладя свою красивую овальную ладонь на его тогу. — Самый последний, наверное, явился в сенат отечество спасать?

— Вовсе нет, Горги, — Кесарий, слегка склоняясь, обнял ее за плечи, и они медленно пошли вдвоем по галерее. — Я прибыл одним из первых. Видишь ли, у Митродора был какой-то очередной пир, за городом, в одном из его поместий, и очень многие — почти все — были им приглашены. Он меня, разумеется, тоже звал, но я не поехал, так как еще раньше обещал Пигасию и Фалассию, что буду оперировать в этот день в асклепейоне…

Он невольно понизил голос и обернулся. Потом дети Нонны рассмеялись.

— Пигасий? Этот епископ дружит со жрецом Асклепия?

— Считается, что они ведут беседы, в ходе которых Фалассий должен убедиться в превосходстве христианства над другими религиями… Два жреца неплохо сдружились за это время, должен я тебе сказать… А ты хорошо придумала про асклепейон! И почти правдиво получилось — у Митродора недалеко одно