Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Я не против Оригена и Климента, Рира. Я считаю их великими, боговдохновенными мужами. Они умели говорить с эллинами по-эллински и приобрели эллинов. Но я боюсь, что ты, увлекаясь эллинским в их книгах, сам станешь эллином!

— Ну, мам, — рассмеялся Григорий, целуя ее руку. — Отчего это я стану эллином? И потом — среди древних мудрецов много тех, которых можно назвать вслед за философом Иустином — мучеником «христианами до Христа». Внешние, которые близко подходили к нашим. Так Григорий, брат Кесария, сказал. А Кесарий слушает Фемистия философа, тот вообще эллин.

— Григорий говорит, что ему не надо Фемистия, и что христианство и есть «наша философия». А Кесарий, в отличие от тебя, Рира…

— Знаю, знаю… — не дал договорить матери бывший чтец. — А что ты скажешь на то, что сам великий Плотин говорил о триаде — едва-едва не дойдя в своем поиске до нашей веры?

Эммелия покачала головой.

— А Климент Александрийский прямо пишет: «Философия была педагогом эллинов ко Христу». Поэтому я сначала пройду весь путь, которые прошли эллины, а потом…

— Куда это ты собрался, Рира? — раздался могучий бас и в беседку ввалился русоволосый гигант, похожий на Геракла.

— Кратион! — всплеснула руками Эммелия.

— Матушка! — Геракл поцеловал женщину в черном и хлопнул брата по плечу так, что тот присел.

— Ревел матери в подол? — бесцеремонно заметил он. — Отягченный супружескими узами брат мой так и не повзрослел! Зато извел добрый кусок пергамена на речь «Похвала девству». Ты не читал, Кесарий?

— Кесарий! — завопил Рира, бросаясь обнимать входящего в беседку высокого человека в дорогом плаще.

— Кесарион! Какая радость… — произнесла Эммелия, незаметно вытирая глаза краем покрывала.

— Вот, встретились в Кесарии Каппадокийской, и я затащил его в нашу тихую Аннису…[138] Мы с Хрисафием решили новые сети заказать — наши уже дырявые такие, чини не чини, никуда не годятся… Смотрю — кто-то знакомый, важный такой, из носилок выходит. Оказывается, Кесарион теперь — армейский архиатр, фу-ты ну-ты! — весело рассказывал второй сын Эммелии. — Мы рыбу отдали на кухню. Хороший улов.

— Брат мой Навкратий — человек косматый, о Кесарий, — извиняющимся голосом произнес Рира, подмигивая архиатру. — Ушел из дома вместе с Хрисафием в лес молиться, живет охотой и рыбной ловлей. Иногда лишь приходит в бане помыться. Но отмыть его сложно, почти невозможно. Так и уходит, недомытый, назад в лес.

— Дети мои, — деловито произнесла Эммелия, — я пойду, распоряжусь относительно обеда. Кесарий, ты ведь останешься у нас ночевать?

— С величайшим удовольствием, тетя Эммелия, — улыбнулся Кесарий. — У меня есть несколько свободных дней.

— Но ты, наверное, хотел бы съездить домой? — осторожно спросила его она. Кесарий еле заметно качнул головой. Эммелия понимающе посмотрела на него и ничего не сказала.

— Пошли, Кесарий, поборемся! — загудел каппадокийский Геракл. — А то всю дорогу проспорили с тобой, зажирел ли ты в Новом Риме или нет. Вот сейчас и выясним, как часто ты наведывался там в палестру!

— Отлично! — потряс поднятыми руками ритор. — Крат, Кесарий, пошли к пруду! Там и баня рядом! Пока вы друг друга лупите, она приготовится — смоете кровь и мозги…

— Рира! — вздохнула Эммелия. Крат что-то хотел сказать про мозги брата, но, посмотрев на мать, сдержался.

— А ты, действительно, научился в лесу обуздывать страсти, Крат! — съязвил ритор. — Язык свой, например!

— Послушай, Григорий, — проговорил Кесарий. — Ты нам прочтешь свою новую речь?

— Псогос на Юлиана? — оживился тот. — Я еще не написал ее.

— Псогос на Василия, — негромко подсказал Крат.

— А! Это так, шутка, — довольно заметил Рира.

Эммелия, стараясь казаться строгой, покачала головой, но не смогла сдержать улыбки.

— Матушка, мы пошли драться, — сообщил Крат, обнимая ручищей Кесария. — Вернемся к обеду.

+++

…Рира, заявив, что он будет судьей в поединке борцов, стал в стороне, небрежно помахивая свежесрезанной оливковой ветвью.

— Одежду нашу сторожи! — крикнул ему Навкратий.

— Маслом не будете натираться? — поинтересовался Рира, уже более энергично обмахиваясь веткой — как из-за жары, так и из-за насекомых.

Его замечание не было воспринято всерьез ни братом, ни Кесарием.

Навкратий и Кесарий стали друг напротив друга и, выдержав несколько мгновений, одновременно сцепили борцовские объятия, после чего начали двигаться кругами по траве, словно в странном медленном танце. Только рельеф их мышц выдавал то напряжение, которое приходилось испытывать каждому из соперников. Худощавый, но жилистый, Кесарий оказался достойным соперником атлету Навкратию. Силы их были равны, и борцы почти замерли, обхватив один другого. Они молчали, будто опасаясь словом ослабить себя — ничего не было слышно, кроме их частого дыхания.

— Макрина идет! — воскликнул Рира, указывая на тропку, ведущую в глубину сада.

Кесарий оглянулся — и мгновенно оказался на траве.

— Вот так вся мужская доблесть рушится в прах из-за одного лишь имени жены! — глубокомысленно изрек молодой каппадокийский ритор. — Великий силач Милон, как говорят, тоже был пойман сей страстию!

Борцы теперь катались по земле — Кесарий изо всех сил стремился наверстать упущенное, но теперь его рост был для него не преимуществом, а недостатком.

— Навкратий! Не валяй Кесария в пыли! — очень правдоподобно изобразил голос Эммелии Рира.

Когда эти слова еще звучали, константинопольский архиатр высвободил, наконец, левую руку, и цепко ухватив Навкратия, прижал его к земле.

— Ничья! — завопил молодой ритор, отбрасывая оливковую ветку. — Победила дружба!

— Подыгрываешь брату, Рира? — пыхтя, спросил Кесарий, пытаясь прижать соперника плотнее. — Используешь ложь для победы родственников, софист? Превращаешь честные состязания в бесславные игрища?

— Так что, Макрины здесь нет? — удивленно спросил Навкратий, тщетно пытаясь высвободиться. — Ты наврал, ритор?

— Ничья, ничья, — покровительственным тоном продолжал его младший брат, забыв осторожность. — Вставайте же! Полно вам ребячиться!

К его полной неожиданности, борцы оставили друг друга и, вскочив на ноги, не сговариваясь, бросились к нему.

— Позоришь честь семьи! — кричал Навкратий.

— Расстраиваешь честное состязание! — вторил ему Кесарий.

— Вы что?! Отпустите! — закричал бывший чтец, тщетно пытаясь спастись бегством. — Я не хочу! Крат, ты с ума сошел!

— Бросим-ка его в пруд, — предложил лесной отшельник, надежно держа брата за ноги.

— Отлично, — согласился архиатр, держа Риру за руки. — Понесли!

— Вода холодная! — взмолился тот.

— И еще добавь — мокрая! Трактат о природе вещей напишешь, если выплывешь!

— Маменькин сынок! — возмутился светлокудрый гигант Навкратий. — Это в июле вода для него холодная!

— Отпусти, мне щекотно! Я боюсь щекотки! Кесарий! Крат! Не бросайте меня в воду! Я плохо плаваю! Увы мне! — вопил несчастный ритор.

— Вот у тебя и появится прекрасный случай научиться, — последовал бесчеловечный ответ.

Молодые люди раскачивали то хохочущего, то умоляющего о пощаде ритора на берегу покрытого цветущими водяными