Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Почти что стала! Как только ты догадался ее вытащить из воды, Кесарий! Удивляюсь! — заметила Горгония. — Аппиана, сейчас мы приготовим тебе от простуды отваренную в масле лягушку…

— Не-ет! — завопила Аппиана. — Я не хочу лягушку!

— Тогда редьку с медом, — сурово продолжила мать. — Только не хватало, чтобы ты простудилась.

— Не буду редьку! — возмущалась Аппиана.

— Горги, просто насыпь девочке в еду пепел жженых ракушек, я тебе сейчас дам его, — заторопился Кесарий. — И вот от насморка египетская смола. Можно заранее нюхать, на всякий случай. Она приятно пахнет. А от кашля белокудренник хорошо… который баллотой называют…

— Святые мученики! Александр! Кесарий! — говорила Нонна. — Тебе надо спешить в сенат! Где вы были с девочкой?..

— А потом мы сушились… дядя костер развел… потому что до города далеко… — продолжала Аппиана, нюхая египетскую смолу.

— Так где же вы были?..

— В асклепейоне, бабушка!

— …

— Ну что, довел мать, василиск?! — голосом старшей Мойры сказала Горгония после того, как они с братом подхватили с двух сторон потерявшую сознание диакониссу.

+++

— И вот, значится, госпоже Нонне стало дурно — после того, как, то есть, молодая госпожа про асклепейон проговорилась… Ну, дитя еще, сболтнула лишнего… Госпожа Нонна сейчас в спальне своей, и хозяин, сын ее, то есть, с ней… Добрый вечер, господин легионер! Дома, дома барин! Приехали! Собираются!

— Мне нужно видеть твоего господина. Его требуют срочно в сенат.

— Сейчас, сейчас, господин преторианец, сейчас я его покличу… день-то какой сегодня суматошный… Эй, Гликерий, накорми господина преторианца! А я живо, я — одна нога здесь, другая там…

…Трофим появился на пороге комнаты Нонны, держа в руках новый белоснежный хитон и тогу Кесария.

— Вас в сенат просят, барин, — невозмутимо промолвил он. — Извольте переодеться. А коли матушку боитесь без надзора оставить, так вот и ширма. Зашли за нее — и переодевайтесь.

Кесарий, стоящий на коленях у постели матери, поднял голову, непонимающе посмотрел на Трофима, на сестру.

— Мама, что же ты…

Он стал целовать руки старушки, лежавшей в глубоком обмороке с холодной примочкой на лбу. Наконец, она пошевелилась и едва, одними губами, проговорила:

— Александр… поезжай срочно в сенат… тебя обвинят в измене… тебя сошлют…

— Видите, барин, и матушка ваша то же самое говорит, — заметил Трофим, раздвигая ширму с бабочками и ирисами.

— Кесарий, это не удар, это просто обморок, — произнес Каллист. — Собирайся! Скорее! Тебя разыскивают с обеда…

— Шевелись, братец, — добавила Горгония. — Не хватало нам еще, чтобы тебя сослали!

— Что вы такое все говорите?! — возмутился Кесарий. — Я никуда не пойду. Я останусь рядом с мамой.

— Александр, иди скорее, дитя, — простонала Нонна. — Мне уже лучше.

— Так ты ничего не знаешь?! — страшным шепотом проговорила Горгония. — До сих пор ничего не знаешь?!

— И знать не хочу, — заявил Кесарий.

— Римская империя — в надежных руках, воистину! Отечество в опасности, а мужи в тогах ничего не хотят знать!..

— Горгонион!..

— Трофим, помоги хозяину одеться! Алита, не таращь глаза, а пойди, проследи, в постели госпожа Аппиана или нет. Если она не там, то ты у меня получишь! К твоему сведению, о брат мой, пока ты собирал кувшинки со своей племянницей, Юлиан провозгласил себя кесарем и благородно предложил императору Констанцию разделить с ним царство! Ни больше, ни меньше! Император не согласен, как легко ты можешь догадаться! В стране — гражданская война, а ты ничего не хочешь знать!..

— Юлиан?.. — выдохнул Кесарий.

— Юлиан?.. — переспросил Фессал.

— Не может быть… — пробормотал Каллист.

— Так что, никто ничего не знал?! — обвела Горгония собравшихся огромными горящими глазами.

— Александр… — прошептала Нонна во внезапно возникшей тишине.

— Да, мама!..

— Почему ты сразу не сказал мне, что хочешь стать эллином…

— Эллином?!

— Это все твой любимый эллинский философ Фемистий… Я сразу говорила, не доведет он тебя до добра! Дитя мое! Что ты наделал! Отец тебя проклянет…

— Мама, я не собираюсь становиться эллином!

— Нет? — Нонна села на постели и тут же мягко опустилась на подушки — Каллист и Кесарий ее поддержали.

— Мама! — с укором проговорила Горгония. — Почему ты так плохо думаешь о своем младшем сыне? Чем он это заслужил?

— Дитя мое… — Нонна протянула руки к Кесарию, потом к Каллисту и растерянно прошептала: — Каллистион, так это ты ездил в асклепейон?

Каллист был готов согласиться, но, едва он начал кивать, получил очень чувствительный толчок в ребра, и выдохнул:

— Нет, госпожа Нонна.

«Неужели это Горгония его толкнула? Благие боги, что за женщины в Каппадокии… Нет, не может быть. А кто? Кесарий? Как он дотянулся?»

— Никто не ездил в асклепейон, мама, — сказала Горгония.

— Так, дети мои, послушайте… — Нонна уверенно села среди подушек, держась за плечо сына. — Объясните мне, откуда вся эта речь об асклепейоне? Откуда Аппиана это взяла?

— Аппиана? — Кесарий стал на колени, и его лицо оказалось чуть ниже лица Нонны. — Мама, я, конечно, неправ… я обманул Аппиану. Ей так хотелось посмотреть на священных ужей…

— Святые мученики! Горгония, я же просила тебя прекратить эту дружбу Аппианы с Молпадией! Спасибо, Каллист, дитя мое — этот настой очень бодрит… Откуда она узнала про ужей?

— Молпадия не при чем, — быстро сказала Горгония. — Аппиана увидела священных ужей…

— Горги! — в ужасе вскрикнула Нонна. — В доме змеи?!

— Мама! У Филагрия и Посидония, — при этих словах Горгонии братья, стоящие у ног диакониссы, одновременно судорожно вздохнули, — серебряные ужи на инструментах. Вот и все.

— Да, именно, — произнес Кесарий, вытирая пот со лба. — И девочка стала просить отвезти ее в асклепейон. Пришлось ее обмануть. А ездили мы в загородное имение Митродора. К сожалению, его не было дома, но я давно обещал посмотреть заболевших рабов в его валетудинарии. И змеи… то есть ужи, у него есть. Ручные. Аппиана осталась довольна.

— Зачем ты потакаешь Аппиане, Александр? — говорила Нонна, пока сын с помощью Трофима поспешно облачался в тогу.

— Мама, видишь, все хорошо — не переживай. У Кесария нет своих детей, поэтому он никогда не поймет, как с ними надо обращаться… — сказала Горгония, гладя мать по голове. — И тебе не надо было вовсе слушать всяких рабов, переболевших френитом… Если так переживать, то можно и умереть, а это самоубийство и грех.

— Да, этот Гликерий твой — странный, Александр. Он, мне кажется, заговаривается. Я сначала не поняла, а теперь вижу… И Каллистиона в дом не пустил… Ты бы дал ему какую работу попроще, а то он совсем ни к чему не пригоден у тебя… Беды бы не вышло…

Кесарий промолчал, накинул