Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Мама, немедленно ложись спать и не думай ни про каких рабов. Я вернусь на рассвете, не вздумай опять волноваться.

— Раз ты едешь без Аппианы, никто даже и не подумает волноваться, — заметила Горгония. — Давай же, быстрее! Спасай отечество! Дома полно врачей, присмотрят за твоей матерью!

— Каллист, — проговорил Кесарий, пожимая другу руку. — Прости… суматоха… я очень рад тебя видеть.

— Поезжай, поезжай, — заторопил его Каллист. — За госпожу Нонну и Аппиану не волнуйся.

— Мы тебе будем записки в сенат с Трофимом посылать, — предложила Горгония. — Как Сервилия Цезарю. А Митродор будет тебя, как Катон, обличать.

— Спеши же, сынок! Не задерживай его, Горги! — всплеснула руками маленькая диаконисса.

+++

— Фессалион, дитя мое, так ты не брат Каллиста? А вы так похожи. Откуда же ты? — спросила Нонна приветливо.

— С Лемноса.

— Ты, наверное, из эллинской семьи?

— Да, — ответил Фессал, смущаясь.

— Ну, ничего, ничего, ты же потом крестишься ведь… — ободряюще сказала Нонна, беря юношу за руку. — Сейчас многие эллины крестятся, вот муж мой тоже… даже епископом стал. А у него такая эллинская семья, все ипсистарии… Ты при асклепейоне учился, наверно?

— Нет, госпожа Нонна, у нас нет асклепейона — у нас гефестион… и грязи… лечебные… но я там не учился. У нас не было иеревсов в роду. Просто врачи. А в Новом Риме… вот сегодня, когда приехали… мы ходили в базилику с Каллистом врачом. К Пантолеону Вифинцу.

— Видишь, мама, — поспешно сказала Горгония, одобрительно кивая Фессалу. — Все, кто знают Кесария близко, начинают интересоваться нашей верой.

— Да, — сказал Каллист. — Я, например, так заинтересовался, что стал посещать огласительные беседы. В Никомедии. Но потом перестал, потому что там катехизатор — арианин. Пресвитер Пистифор. А меня никейское христианство интересует. Ваш старший сын, Григорий, рассказывает гораздо лучше Пистифора.

— Григорий? — заулыбалась Нонна. — Он, кстати, передает тебе привет. Ждет в гости.

Горгония сделала незаметный знак оторопевшим Филагрию и Посидонию, и они выскользнули из спальни.

…Во дворе один нубиец седлал белую в яблоках лошадь, другой вытирал Буцефала.

— Запомни на всю жизнь! — говорил тихо и веско Кесарий, держа трясущегося от ужаса Гликерия за шиворот и влепляя ему на каждую фразу по оплеухе, — что, если сюда придет — какой-нибудь эллин — если придет огнепоклонник-перс — если придет иудей — или даже индийский гимнософист, в чем мать родила — или любой христианин — никеец или арианин — омиусианин — омоусианин — омий или аномей — и постучится в эту дверь — то ты ее откроешь — и их впустишь! Если тебя не научили этому — на ваших катехизических беседах — так я тебя научу! А чтоб лучше помнилось — ты получишь сорок розог! Чтобы это, как пропись, записалось на твоей шкуре!

Он отшвырнул скулящего Гликерия, схватил поводья у нубийца и умчался во тьму.

— Хозяин твой не на носилках, что ль, поехал? — спросил удивленный преторианец у Трофима.

— Нет, господин преторианец, как видите, сами верхом поскакать изволили! — гордо ответил Трофим.

15. О ночной жизни Нового Рима

… Было уже далеко за полночь, когда нубийцы внесли белеющие в темноте носилки во двор. За ними следом вошел Трофим, ведя в поводу белую лошадь. Кесарий легко спрыгнул на плиты двора и подбежал к Каллисту.

— А ты что, так и не лег спать? — укоризненно, но радостно спросил он. — Пошли, пошли в триклиний. Сейчас мне все расскажешь.

— У тебя… не было неприятностей? — осторожно спросил Каллист. Кесарий рассмеялся.

— Не волнуйся, все очень хорошо… Меня назначили одним из армейских архиатров. На этой неделе наш легион выступает в поход, на Тиану. Ну и день выдался! Бывает же такое! Теперь ты расскажи — какими судьбами здесь? По Филагрию с Посидонием соскучился?

— Нет, Кесарий… — проговорил Каллист. — Мы с Фессалом не стесним тебя — завтра мы переберемся в гостин…

— Рехнулся?! — воскликнул Кесарий. — Какая гостиница?! Будешь жить у меня — дом большой, как видишь. Он сначала был казенный, а потом император мне его подарил… Я хочу его предложить под ксенодохий — очень удобное расположение. Ну, теперь-то все затянется с ксенодохием из-за войны… Ладно, что это я! Рассказывай, как Никомедия, как Леонтий врач!

— Кесарий, — проговорил Каллист, — Кесарий… у меня печальные вести…

— Леонтий слег? — тревожно спросил каппадокиец.

— Кесарий, Леонтий умер, — стараясь казаться спокойным, сказал Каллист.

— Леонтий умер? — переспросил Кесарий — словно не поверил. Потом склонил голову — словно стал ниже — и медленно перекрестился, говоря: — Христе, Свет радости, Свет отрады, дай Леонтию долю в Твоем воскресении…

— Он крестился, — негромко сказал Каллист.

— Правда? — лицо Кесария озарилось неожиданной улыбкой.

— Да.

Они посидели молча. Потом выпили вина — в память Леонтия. Потом Кесарий сказал:

— Правильно, что ты сразу же оттуда уехал.

— Мне Леонтий велел привезти Фессала в Новый Рим. Возьмешь его в ученики? Он неплохой парнишка, ему бы еще хоть год поучиться… а лучше подольше. Он сирота, Фессал. Леонтий его по Клятве взял. Леонтий ведь учился у деда Фессала.

Каллист говорил сбивчиво. Вино, не пьянившее его весь день, теперь неожиданно ударило в голову.

— Леонтий врач написал рекомендательные письма… ему и мне. Но я-то хочу в Рим поехать…

— Ты уже в Риме, — заметил Кесарий.

— В Старый Рим, — почти обиделся на неуместную шутку Каллист. — Ничего смешного в этом нет.

— А я и не намерен смеяться. Или ты всерьез принял блажь моего раба Гликерия? И теперь говоришь про какую-то гостиницу, про какой-то Старый Рим? Ты не хочешь остаться в Константинополе? — отрывисто заговорил Кесарий. Он отчего-то очень волновался.

Каллист молчал — он вдруг почувствовал себя захмелевшим. Ему хотелось плакать и рассказывать Кесарию про все, что произошло за эти дни, но он понимал, как глупо это будет выглядеть.

— Александр! — раздался тихий голос. Нонна стояла посреди триклиния.

Кесарий вскочил, чтобы поцеловать ее.

— Мама! Ты должна спать! Что это такое — не слушаешься врачей, — шутливо погрозил он ей пальцем. — А я-то думаю — в кого у нас Аппиана.

— Я хорошо себя чувствую, сынок. Просто не могла уснуть… Дай мне слово, что не будешь больше наказывать этого молодого раба. Ты его и так жестоко избил.

— Нет, мама. Жестоко бьют вовсе не так. Он свое получит. Довольно я ему спускал с рук!

— Ты совсем как отец! — вздохнула Нонна и быстро вышла из триклиния.

Кесарий и Каллист молчали.

— Трофим, где этот… Гликерий? — спросил, наконец, Кесарий, убирая волосы со лба.

— Сидит у прачечной, — ответил Трофим.

— Что он