Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

Вслед за Киприаном в Тверь явился и Сергий Радонежский со своей братией. Питая симпатию друг к другу, митрополит и игумен часто беседовали, прогуливаясь по двору Отрочего монастыря. Первого поражала тихая духовная чистота и суровая безыскусность второго, а второго – светлый ум и глубина мысли первого.

В дни, когда ордынские отряды, рассыпавшись по Владимирскому и Московскому княжествам, жгли и убивали, тверской князь направил к хану своего посла Гурленя с выражением покорности. Это не выходило за пределы обычной практики той эпохи, ибо власть хана была признана князьями Великой Руси и, значит, законна.

Тохтамыш тогда мог овладеть всей северо-восточной Русью, так как некому было переломить возродившуюся, словно птица Феникс, страшную силу Орды, но посчитал, что довольно достигнутого, ибо опасался, что в его отсутствие в Сарае-Берке может созреть заговор. Потомков Чингисхана оставалось немало, и каждый считал, что имеет право на престол…

Тогда Тохтамыша мало интересовала Тверь, главное, что Москва повержена и не существует ни как крепость, ни как населенный пункт, потому он милостиво переслал Михаилу Александровичу ярлык на его княжество.

Чувствуя себя полновластными хозяевами русского улуса, татары забыли всякую осторожность. Один из их отрядов наткнулся под Волоком Ламским на дружину Владимира Андреевича Серпуховского, был атакован и обращен в бегство.

Не имея сведений о численности и расположении московских войск, хан не стал испытывать судьбу и начал отход. По пути он спалил Коломну, оставленную перепуганными жителями, бежавшими в леса, переправился через Оку и оказался в рязанском княжестве. Поживился и там.

Тохтамыш покидал Русь победителем, показавшим всем, что Куликовская битва – лишь досадный казус, там разбили не Орду, а зарвавшегося узурпатора ханской власти темника Мамая, от которого отвернулся Аллах…

Выйдя в Поле хан остановился на недельный отдых. По древней традиции собрали всех невольников, скот и прочее захваченное добро, чтобы поделить, перед тем как разъехаться по домам. Пленники плакали и причитали, а победители гуляли и веселились. Львиная доля добычи досталась хану и его приближенным. Простым воинам перепало не так много, но все же столько, чтобы окупить свое снаряжение в поход.

Тем временем Михаил Александрович Тверской собрался с сыном Александром в Сарай-Берке. Такая поездка считалась опасным предприятием, потому он составил завещание, посетил храм Спаса, где поклонился могилам деда и отца, и наказал похоронить себя подле правого столба, на котором были изображены Авраам, Исаак и Иаков.

Накануне отбытия в Орду князь явился к митрополиту за благословением. Киприан не одобрял поездок в Орду и не любил, когда Бога впутывали в мирские дела, а в политику тем паче. Тем не менее не отказал, не желая наживать себе врага, воздел руку с крестом и изрек:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа благословляю тебя благоверный князь благословением великим.

Как только стало известно об уходе татар, Сергий Радонежский отправился к себе, ожидая найти на месте обители Святой Троицы пепелище, но она оказалась не тронутой! Второпях ордынцы не заметили узкой дороги и проскочили мимо.

30

Стояло бабье лето, последние ясные дни, когда Дмитрию Ивановичу сообщили об уходе Тохтамыша, после чего он покинул Кострому. Чем ближе княжеский кортеж подъезжал к Москве, тем чаще попадались на глаза незахороненные разлагающиеся тела людей. Страшная картина разорения и трупный запах действовали удручающе. За несколько верст до города князя встретил Иван Григорьевич Чурилов, высланный им вперед.

– В Кремль, государь, не суйся… Там смрад да угли, – предупредил боярин и непроизвольно поморщился.

– Нет, взгляну на все сам, – угрюмо ответил Дмитрий Иванович, но княгине с детьми велел остановиться и разбить лагерь за несколько верст от города. Старший сын, одиннадцатилетний княжич Василий, нежданно заныл:

– Батюшка, дозволь и мне с тобой. Я ведь твой наследник и почти взрослый…

«Да и правда! Сам-то я сел на престол, когда был еще моложе его. Пусть привыкает ко всякому», – подумалось князю.

Шагом подъехали к проездной Боровицкой башне. На земле валялись сорванные с петель железные ворота, кое-где продавленные конскими копытами, а рядом – вздувшиеся смердящие тела, некоторые из которых обезглавлены. Зрелище не из приятных, хотя в четырнадцатом веке люди видели всякое.

Пустой проем ворот словно зазывал: въезжайте, въезжайте, милые… Миновали башню, за ней чернело пепелище, и ни единой души… Легкой рысцой поскакали по главной улице, прежде называвшейся Большой или Великой. Еще недавно на ней стояли дворы лучших людей, превратившиеся в пепел. Из-под копыт летели черные головешки от обугленной деревянной мостовой. Подобно, вероятно, скачет по аду Антихрист, падший ангел, враг рода человеческого со своей дьявольской свитой. Среди убитых попадались тела и со следами пыток – зажиточных, хорошо одетых людей истязали перед смертью: калечили конечности, отрезали носы, выкалывали глаза, требуя выдать золото и серебро, ибо ордынцы знали, что сбережения горожане доверили земле, а потому найти спрятанное почти невозможно – не перерывать же весь Кремлевский холм…

Князь наугад свернул в первый попавшийся проулок – ни души; вдруг до всех донеслось кошачье мяуканье, и через несколько саженей он и его спутники узрели оборванного чумазого парня, скрючившегося у обугленного тына и прижимавшего к груди черного кота с белыми усищами. Животное зло, исподлобья взирало на приближающихся всадников, не ожидая от них добра, по-видимому, оно готово было вступить в бой, дерзостно полагаясь на свои зубы и когти.

Подъехав, Дмитрий Иванович остановился:

– Кто таков?

Сидящий на земле медленно поднялся и чуть пошатнулся:

– Шишка, государь. Прежний служка твоего духовника архимандрита Михаила, вечная ему память.

Вспомнил – в самом деле, некогда расспрашивал его и купеческого сына Симеона о смерти Митяя после их возвращения из Царьграда.

– Чем же ты тут питался? Мертвечиной, что ли? – брезгливо скривился князь.

– Отчего же? Репа и морковь в земле остались, капусту в огородах тоже убрать не успели, да и некоторые житницы не до конца сгорели… – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, но несколько отрешенно ответил служка.

– Батюшка, давай возьмем кота. Смотри, какой красавец… – вдруг попросил княжич Василий.

Паренек оказался первой живой душой, встретившейся в Кремле, и Дмитрий Иванович посчитал, что коли Бог уберег его от смерти, то, знать, он Ему зачем-то нужен, и, обернувшись к свите, велел прихватить с собой Шишку с котом.

Мать Симеона, у которой жил служка, погибла, царствие ей небесное, он же в резню схоронился в отхожем месте, а когда Москва запылала, перебрался в погреб и чуть не угорел там от дыма.

Всадники спустились на Подол – низменную часть Кремля. Нигде ни души… От тошнотворного запаха княжича Василия