Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

на произвол судьбы. Зажиточные горожане, не веря, что город выстоит, спешили покинуть его, а из окрестных сёл и деревень черный люд со всем своим скарбом, наоборот, стекался под защиту каменных стен.

Оставшаяся без твердой руки чернь взбунтовалась, ударили в колокола и собрали вече, которого здесь отродясь не бывало. Спорили до хрипоты и, потеряв всякое доверие к «лучшим мужам», постановили никого из города не выпускать. Некоторым все же дозволяли уехать, но предварительно обирали их до нитки и грабили дворы беглецов.

За два дня до смуты в Москву вернулся Киприан, посещавший Великий Новгород для митрополичьего суда и сбора церковной дани, а кроме того для осуждения ереси стригольников. Вскоре он пожалел о своей поспешности, особенно когда улицы запрудил народ, который уже никого не боялся и не слушал, кроме горлопанов, кричавших:

– Эта власть не от Бога, а от Дьявола! Князь предал нас!

– Жили спокойно, так нет же… И зачем только проливали свою кровушку на Куликовом поле, коли навлекли этим нашествие?

Другие в ответ только поддакивали:

– Да чтобы погубить нас всех!

Слушая это, некоторые заливались слезами:

– Теперь все погибнем, никто не спасется!

Услышав подобные речи, Киприан вознамерился оставить город вместе с великой княгиней Евдокией Дмитриевной, но чернь отказалась их выпустить. Не сразу, а только после длительных увещеваний им разрешили уехать, но не посовестились, ограбили и их. Это действия уже были направлены не против богачей, а против высших лиц светской и духовной власти.

Отъезд митрополита и великой княгини еще более усилил брожение умов. Безумные слова порхали то там, то сям, потеряв страх простолюдины несли все, что им взбредет в голову. В иное время за такое рвали языки, но сейчас смерть стояла за плечами и все чувствовали ее леденящее душу дыхание. Нежданно с сотней воинов в Москву прибыл сын Андрея Ольгердовича князь Остей и с молодой энергией стал восстанавливать порядок, сжег посады, как требовала военная наука того времени, и принялся готовить Кремль к осаде.

В это самое время, захватив и спалив недавно обнесенный дубовыми стенами Серпухов, лежавший в девяноста верстах от столицы у брода через Оку, не опасаясь ни засад, ни фланговых ударов, Тохтамыш вел свою армию вперед, словно клинком рассекая владения Дмитрия Ивановича.

27

Утром в понедельник 23 августа, в день мучеников Лупа и Иринея, на юго-западе за лесом показались дымы. Сердца москвичей затрепетали – подходят. В полдень со стороны Калужской дороги увидели всадников в остроконечных войлочных колпаках и лисьих шапках. На Боровицких воротах затрубили в трубы. Народ высыпал на стены и с любопытством, смешанным со страхом, взирал на воинов в длинных холщовых кафтанах, восседавших на низкорослых лохматых лошадках. «Неужто в таком обличье явилась к нам смертушка?» – крестясь, думали люди.

Несколько всадников приблизились к Кремлю на безопасное расстояние и на ломаном русском спросили, в городе ли великий князь? Закричали, что нет, надеясь, что татары уберутся, что им нужен Дмитрий Иванович, а вовсе не город, но тщетно… Тут же двое ордынцев отделились от остальных и понеслись вспять, а оставшиеся неторопливо объехали Кремль, осматривая укрепления.

В Москве тем временем одни молились и причащались, готовясь к худшему, другие грабили оставленные владельцами дома, третьи в отчаянии предавались безудержному пьянству. Перед ликом смерти холоп сравнялся с хозяином. Все более распаляясь от безнаказанности, некоторые уподобились хищным зверям. За высокими бревенчатыми заборами то там, то сям слышались крики: «Спасите! Помогите! Пожалейте! Христа Ради!» Это слуги пускали кровь своим господам, издевались над их женами и дочерьми. То, о чем прежде невозможно было даже помыслить, творилось средь бела дня, почти открыто, ибо вся стража находилась на стенах и помощи ждать не приходилось.

Разгулявшиеся буяны, шатаясь по улицам, задирали прохожих, горланили срамные песни, хвастались друг перед другом удалью и поносили ордынцев последними словами, но имелись и такие, кто остался в здравом рассудке. Под руководством князя Остея они готовились к отражению приступа: таскали на стены камни, воду, смолу и складывали дрова у больших осадных котлов.

Когда подошли основные силы неприятеля, москвичи ужаснулись, увидев, сколь велика армия Тохтамыша. Давненько здесь не видели ордынского войска, с самого Батыева нашествия.

Остей собрал совет в трапезной великокняжеского терема и с юношеской горячностью пытался вселить уверенность в воевод, говоря им:

– Не страшитесь нехристей, мы в граде, где камень тверд, а врата железны… Стойте крепко и не опускайте руки. Долго татары не простоят и скоро уберутся восвояси… Нам бы только месяц продержаться… Княжеские закрома полны жита, я открою их для вас… Выстоим, не дрогнем и останемся целы. Мужайтесь! Может, и великий князь подойдет на помощь…

Расхрабрившиеся удальцы на стенах время от времени стреляли в ордынцев, которые гарцевали у них на виду. Те отвечали им тем же, а луком они владели в совершенстве и могли пускать стрелы на полном скаку и довольно метко. Немало москвичей пало от их стрел и своего бахвальства.

Три дня кряду со страшным, нечеловеческим упорством ордынцы штурмовали Кремль. На них лили раскаленную смолу и кипяток, их забрасывали камнями, поражали из луков и самострелов, но они все лезли и лезли на стены. На третий день один из ближайших эмиров хана, любимец Аллаха, которому всегда везло при дворе и с женщинами, в горячке боя приблизился к Фроловским воротам чуть ближе, чем следовало, и тогда суконщик Адам из самострела, бившего дальше, чем лук, поразил его в грудь, чем опечалил самого Тохтамыша. Считается, что именно тогда москвичи впервые использовали пушки, гром которых, впрочем, более впечатлял их самих, нежели врага, с огнестрельным оружием Орда была знакома задолго до того. Но все попытки взять город оказались безуспешными, и осаждавшие понесли значительные потери.

На четвертый день ордынцы прекратили штурм, к стенам подъехали разодетые мурзы и закричали:

– Всемилостивейший хан не жаждет вашей крови. Вы ни в чем не повинны! Не на вас он гневается, а на князя Дмитрия! От вас требует только, чтобы явились к нему с честью и дарами во главе с вашим воеводой.

Этим речам вряд ли поверили бы, поскольку знали хитрость и вероломство татар, но в числе ханских посланцев находились два брата великой княгини, суздальские князья Василий и Семен Дмитриевичи. Они при всем честном народе на кресте подтвердили, что Тохтамыш обещает не причинять никому зла, хотя в душе сомневались в этом. Их слова показались достаточной гарантией. Напрасно Остей убеждал повременить до тех пор, пока Дмитрий Иванович не соберет рать[93], но москвичам