Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

В Нижнем московские караванщики узнали, что совсем недавно пятнадцать ушкуев с крамольниками проследовали мимо города вниз по реке. Купцы обеспокоились и наняли еще сотню ратников в дополнение к уже имеющейся охране. Да и как не поостеречься, коли на ватажниках креста нет и эти «милые люди» не имеют привычки кого-либо щадить…

Отслужив молебен в путь шествующим по водам в церкви Всемилостивого Спаса, москвичи двинулись дальше, ибо повернуть назад значило понести изрядные убытки, а для некоторых и разорение. Достигнув границ Руси, караван оказался в черемисских владениях. На веслах огибали большую мель близь устья Суры, когда навстречу один за другим, словно серые гуси, выплыли пятнадцать ушкуев. Спасаться бегством было поздно – торговые ладьи неповоротливы и тихоходны, их все равно настигнут.

Купцы надели кольчуги и достали оружие. По мере того как корабли сближались, обе стороны начали осыпать друг друга стрелами и бранью. Сошлись борт о борт. С криками и руганью новгородцы полезли на торговые суда. Зазвенели клинки, ударяясь друг о друга. Где-то одолевали москвичи, где-то ватажники. Хорошо, не поскупились на дополнительную стражу, без нее пришлось бы туго.

Федор Шолохов рубился в первых рядах. Его свирепый взгляд устрашал даже более меча. Весь в горячке боя кинулся к молодцу в зеленом кафтане, который только что снес голову попу-расстриге, верившему в земной рай. Тот обернулся, и Шолохов остолбенел, признав в нем чародея, с которым познакомился в Константинополе.

– Откуда ты здесь, маг? – приходя в себя, спросил он охрипшим от волнения голосом.

– Какой, к черту, маг, боярин?! Я московский купец Симеон, но коли уж мы с тобой опять свиделись, то скажи только одно: зачем ты отравил Еремищу, чем он тебе не угодил?

– Тем, что намеревался донести на меня великому князю. Впрочем, зелье все равно не подействовало…

– Нет, оно сделало свое дело, только позже… – буркнул Симеон и, не теряя времени, скрестил свою саблю с мечом Шолохова.

Рубились яростно, с остервенением. Сыну боярина сам Перун повелел владеть оружием, а купцу, странствующему по миру, чтобы сохранить жизнь, тоже не раз приходилось превращаться в воина, потому его атрибутом помимо весов была и сабля. Как бы то ни было, но москвич оказался ловчее: рука ватажника с мечом шлепнулась на палубу и он взвыл от боли… Добивать его Симеон не стал: выживет – на то Божья воля, а нет – знать, туда ему и дорога.

В результате скоротечного речного боя команды одиннадцати ушкуев оказались перебиты, но остальным четырем удалось захватить два купеческих судна и отойти с ними к Суре. Новгородцев не преследовали, ибо потери москвичей оказались слишком велики. Мертвых ватажников побросали за борт, а своих сложили у бортов, чтобы позже предать земле, и тронулись дальше.

Песий Глаз, стоя на корме захваченной им купеческой ладьи, провожал взглядом уходящий караван и по своему обыкновению лыбился… Он и правда был удачлив, чего не сказать об убитых.

Спустя неделю их тела начали подниматься со дна и плыть по течению. Когда утопленников прибивало к берегу, жители прибрежных селений шестами отталкивали их подальше, ибо считалось, что они приносят несчастья.

25

После воцарения Тохтамыша в Орде оживилась коммерция, затихшая в размирье, зашумели базары, наполнились караван-сараи, загалдели на всех языках чужеземные купцы, зазывая покупателей и расхваливая свой товар. С верховий Волги и снизу, с Каспия, потянулись груженные всякой всячиной суда, а по суше, звеня колокольцами, побрели караваны верблюдов с тюками пряностей, тканями, коврами и прочим, потащились возы, груженные зерном, мехами, железными изделиями…

Расторговался Симеон так, что хоть домой не возвращайся. Одно покупал, другое продавал. Деньги сами текли в мошну, и это завораживало, но однажды к нему на базаре подошел клейменый раб, перекрестился, поклонился в ноги и, понизив голос, молвил по-русски:

– Господин, татары собираются на Москву. Ради всего святого, предупреди о том Русь…

– Да кто ты такой? – недоверчиво спросил Симеон.

– Я Илья из Владимира. Взят в полон при Пьянее[92]… – скорбно опустив глаза, ответил невольник и, не задерживаясь более, заковылял дальше по длинному торговому ряду.

Симеон встревожился и, оставив товар на слуг, направился следом на некотором отдалении. Илья подошел к рязанскому купцу Гурию, поклонился так же, как прежде Симеону, перекрестился и что-то зашептал ему на ухо.

В полдень, когда жара опустилась на город и торговля замерла, на постоялом дворе в русском квартале, где останавливались купцы, Симеон подсел к Гурию:

– Видел, к тебе нынче подходил клейменый раб. Что он хотел?

– Полоумный! В неволе многие лишаются рассудка. Таких сразу видно по безумному взгляду и сбивчивым невразумительным речам. Нынешний утверждал, что Орда якобы собирается на Москву. Но разве сие возможно? Хан благоволит к князю Дмитрию, за то что тот, разбив Мамая, помог ему вернуться в Сарай-Берке, одарил его послов и отпустил их с миром…

– А коли он не кривил душой и все так и есть?

– Мне-то что до того? Рязань, почитай, полтораста лет кровью умывается, прикрывая Русь от Поля, а твои князья перед ханами на брюхе ползают, руки им лижут, вымаливая ярлыки. Если для Рязани Орда – злобная и жестокая мачеха, которой можно предъявить длинный кровавый счет, то для Москвы – строгая, но любимая матушка, которая может пожурить, но и защитит в случае чего… – ответил Гурий и зло глянул на молодого купца.

Что тут возразишь? Московские князья XIV века пока не помышляли о русском единстве, а радели лишь о своих корыстных интересах, прибирали к рукам то, что плохо лежит. Впрочем, коли рязанец и прав, то что с того? Симеон за князей не в ответе…

После сладкого обволакивающего послеобеденного сна, когда жара спала, испив малинового кваса, он отправился размять ноги. Выйдя на так называемую Шелковую площадь, находящуюся перед ханским дворцом, увидел толпу, подошел ближе и остолбенел – невольник, подходивший к нему на базаре, был посажен на кол.

Эта казнь считалась одной из самых мучительных, несчастному старались не повредить важные для жизни органы. У искусных палачей особым шиком считалось насадить человека на кол так, чтобы острие вышло из спины не более чем на пол-аршина между третьим и четвертым ребрами. Таких заплечных дел мастеров правители переманивали друг у друга, словно сладкоречивых поэтов и искусных зодчих.

Так или иначе, но Илье повезло, палач попался неопытный – потеряв сознание, он находился при смерти.

Вспомнились слова казненного, и Симеон