Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

Больше в Вологодчине делать было нечего, да и надоели Одинцу тамошние бесконечные ночи и тоскливый волчий вой. Угрюмым, неприветливым казался ему этот дикий полуночный край… В Подмосковье, казалось, даже серые волки воют веселей, задорней, чем здесь, хотя волк везде волк. По замерзшей реке покатили на юг, укрывшись медвежьей шкурой до самого носа. Одинец лежал в санях, прихлебывал из склянки, висевшей на груди, с некоторым самодовольством вспоминал, как ловко справился с поручением, и гадал, чем князь пожалует за службу…

Неделю спустя после его отъезда Федор Шолохов добрался до отчего дома, но нашел на его месте лишь обугленные останки бревенчатых стен да одиноко смотрящие в бледно-серое небо печные трубы. Разузнал подробности случившегося и чуть не разрыдался. Горе стояло комом в горле, а голова кружилась, как то бывает, когда основательно выпьет на пустой желудок. Особо кручинился о том, что не перенял батюшкины секреты чародейства – думал, успеется, да просчитался, а другие волхвы чужаку ничего не откроют…

Малость успокоившись, сообразил, что, коли отца поймали, то и за ним, верно, прикатят, и отправился в Великий Новгород – оттуда выдачи нет, там земля вольная. Впрочем, чем больше свободы, тем меньше справедливости, но зачем Федору справедливость, не судиться же туда ехал…

Последние годы он жил среди христиан и присматривался к ним, но креститься не желал, не понимая учения, призывавшего возлюбить врагов своих, как друзей. Тем не менее отдалился и от старой веры.

На берегу Волхова, на шумном, многолюдном торжище нос к носу столкнулся с Саврасом, бывшим соседом, который перебрался в Новгород несколько лет назад, а нынче вступил в дружину некоего ватажника по прозвищу Песий Глаз, который по весне собирался идти «гулять» на Волгу и ныне набирал «охочих людей». Это называлось «походом за зипунами».

– У нас князей да бояр нет, зато с нами Бог, правда и святая София. За них и сложим буйны головы, коли не повезет. Иди к нам, не пожалеешь, – пригласил Шолохова Саврас.

Э, была не была, согласился – не лишиться бы только живота ни за что, ни про что…

Песий Глаз оказался несколько странноватым, постоянно лыбился, будто вспоминал что-то потешное и чему-то ухмылялся. Этим тиком Господь наградил его после последнего разудалого похода на Волгу – славно гульнули, да не все возвратились… Тогда всем досталась богатая добыча, потому многие считали предводителя ватаги почти героем, этаким Садко или Василием Буслаевым[88].

Кто только не прибился ныне к ватаге Песьего Глаза: бывшие мастеровые, забросившие свое ремесло по слабости к хмельному, «житные люди», которым осточертела сварливость жен, селяне, бежавшие от нужды и поборов вотчинников, ратники, оставшиеся не у дел, еретики-стригольники, на которых с недавних пор начались гонения, и даже два попа, лишенных приходов за непотребное поведение. Добрым оружием – кольчугами, мечами, луками, самострелами – ватажников втайне ото всех снабдили некоторые новгородские бояре и купцы, так называемые «лучшие люди». За это по возвращении ватаги из похода они получат часть добычи, которая окупит все траты и принесет еще немалую прибыль. Все дерзостно полагались на опытность Песьего Глаза, свою лихость и госпожу удачу.

По весне ватага отправилась на границу с Ярославской землей. Там в сельце Камыши в церквушке Николы Угодника, покровителя странствующих по водам, совлекли с себя нательные кресты и вручили их батюшке на сбережение. Когда вернутся, получат свое распятие обратно, а по хозяевам невостребованных крестов поп сочтет погибших и отслужит по ним панихиду…

В устье Мологи срубили пятнадцать сосновых ушкуев[89], снабдили их парусами и спустили на воду. Закачались, заплескались на речной воде боевые ладьи, а вскоре вспенили воду весла, ватажники вышли в Волгу и понеслись вниз по течению.

Миновав Кострому и Нижний, достигли черемисских владений. В том месте, где за большой мелью, называемой кормщиками сушью, в Волгу впадает пограничная река Сура, свернули в нее и выставили на высоком нагорном берегу дозорных.

Коротая время, чесали языками. Кто-то из бывалых ватажников поведал, что неподалеку от здешних мест есть гора Змиева, где прежде обитал шестиглавый дракон, но богатырь убил чудище и оно обратилось в камень, который доныне виден с воды. С этим спорить никто не стал – в чудеса верили. Один из житных людей рассказал о ведьмах – страстных охотницах до молока, которые по ночам истощают коров.

– Что ж, они к людям в хлев залезают? – недоверчиво спросил кто-то.

– Зачем же? Они доят скотину на расстоянии. Начертят круг на земле с заговором и в центре его воткнут ножик. Все молоко задуманной коровы само из нее потечет…

Потом, стуча себя кулаком в грудь, поп-расстрига стал уверять, что Адамов рай вовсе не сгинул, а существует, только далеко на востоке.

– А тебе откуда сие ведомо? – засомневался кто-то.

Недоверие обидело бывшего священника, и он пояснил:

– В моем приходе обитал некий мореход Моислав, открывший мне на исповеди, что однажды буря принесла его ладью к высокой горе, на которой был изображен Деисус необыкновенной величены. Солнце скрылось, но откуда-то лился неописуемый свет, а из-за горы слышалось ликование. Корабельщики послали одного из своих товарищей посмотреть, что там такое… Тот взобрался наверх, всплеснул руками и сгинул. То же случилось и с другим. Третьего привязали веревкой за ногу и, когда он поднялся, сразу же сдернули его вниз, но он оказался уже бездыханным. То место и есть земной рай…

Припоминали и другие страшные и загадочные истории. Скажем, как несколько лет назад в течение целой седмицы (недели) Волхов тек вспять или о моровой язве, называемой ганзейскими гостями «черной смертью», которая скосила столько люда, что и не счесть… Да что говорить, коли в городах Глухове и Белозерске вымерли все жители до единого. Федор дивился услышанному, запивал россказни бражкой и радовался жизни.

Три дня Волга оставалась пустынна, если не считать утлого челна со стариком, ловившим рыбу, на четвертый показались шесть булгарских плоскодонных судов, идущих к Нижнему. Торопливо облачились в кольчуги, забрались в ушкуи, и, когда караван поравнялся с устьем Суры, Песий Глаз свистнул, да так, что в ушах засвербело. Ударили весла, и две сотни глоток разом выдохнули:

– Господи, сподобь!

На что сподобить? Да на разбой! Вылетели на волжский простор и поняли, что купцам уже не ускользнуть от них. Попались, миленькие! При виде ушкуев, паника парализовала булгарских корабельщиков. Кинулись разбойники на них, словно кречеты на утиную стаю. Засвистели, запели стрелы, глухо застучали