Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

мне племянничек, правда, то получается, что Дмитрий лишь на словах признает меня своим государем. Неужели навсегда минули времена, когда один вид ордынцев рассеивал русские дружины?! Нет, я должен воскресить мощь и величие Джучиева улуса! Коли не я, то кто?» – думал хан, расхаживая по своим покоям. Требовалась победа, о которой бы запели бродячие певцы, а слепые сказители сложили цветастые легенды. Только рука, умеющая держать меч, способна удержать скипетр. Пора напомнить русским, где их место, но сперва следовало привести в покорность эмиров прикаспийских степей, которые начали заигрывать с Тимуром.

Не теряя времени даром, хан вызвал к себе Кутлук-бека, вернувшегося из Крыма после смерти Мамая, поручил ему подобрать людей и заслать их на Русь под видом купцов или бродяг. Для виду им поручалось счесть дворы в Московском и Владимирском княжествах, так как русский князь занижает размер дани. Это не только выглядело правдоподобно, но и соответствовало положению вещей. Попутно соглядатаям следовало обращать внимание на броды через реки и состояние крепостей, но об этом говорилось лишь вскользь, однако именно для этого их посылали. Некоторых из шатающихся то там то сям бродяг наверняка схватят, и совсем не нужно, чтобы они наговорили лишнего. Их использовали втемную, и они не знали истинной цели своего задания, а потому усердно считали дворы, что тоже пригодилось…

Уже полгода, изнывая в томлении, при ханском дворе находились послы русских князей, но без высочайшего дозволения не смели покинуть столицу Орды. Теперь чужие глаза и уши были здесь излишни, потому, щедро одарив их, Тохтамыш отпустил всех с миром.

14 августа Толбуга с Макшеем возвратились домой. Среди прочего они поведали о том, что эмиры и мурзы, служившие прежде Мамаю, весьма злобствуют на великого князя за гибель своих родственников и друзей на Куликовом поле. Впрочем, хан не доверяет им, и они не обладают большим влиянием при дворе.

21

Конец ноября дождлив и слякотен – самая мерзкая пора, – но в том году он выдался на удивление сухим. Красно-бурая листва, облетевшая с деревьев, прела на земле, и от нее шел особый дух, который путники вдыхали с некоторой ностальгией после более чем двухлетнего отсутствия на Родине. Достигнув Оки у Коломны, Кочевин-Олешеньский послал Ваську Кустова на противоположный берег, чтобы уведомил о возвращении посольства.

Едва ладья с митрополитом Киевским и Великой Руси ткнулась в пологий глинистый берег и слуги спустили сходни, как по ним в белом клобуке и святительской мантии с иконой Богоматери[85], подаренной патриархом Нилом, сошел Пимен. Новый княжеский наместник Александр Андреевич, выходец из Литвы, вместе с епископом Герасимом встретили его подобающим образом, но несколько настороженно, ибо указаний насчет посольства не имели, знали только, что церковными делами ныне заправляет Киприан.

В приватной беседе Герасим ненавязчиво сообщил Пимену о находящемся в Москве другом митрополите. Но тот даже бровью не повел, лишь саркастически ухмыльнулся, полагаясь на грамоту святейшего собора, письмо патриарха и сопровождавших его греческих церковников. К тому же он понимал, что у его соперника за душой ничегошеньки нет, кроме княжеской благосклонности, которая слишком ненадежна и изменчива, чтобы доверяться ей…

– Тебе, епископ, видно, неизвестно, что кир Киприан, словно заяц, бежал от меня из Царьграда. То же повторится и здесь… – ответил Пимен, на что Герасим только руками развел: ну-ну – на все воля Божья.

Посольство намеревалось неделю отдохнуть в Коломне, а потом двинуться дальше, но не получилось – примчались княжеские люди во главе с боярином Иваном Григорьевичем Чуриловым, которого сопровождал ласковый с виду дьяк Нестор…

Сперва они заглянули к наместнику и предупредили, чтобы ни во что не вмешивался и не путался под ногами, ибо исполняют княжескую волю. Александр Андреевич только перекрестился:

– Свят, свят, свят! Боже, упаси! – и, сказавшись хворым, велел затворить ворота и никого не принимать.

От него Чурилов с Нестором направились к Пимену, остановившемуся на епископском дворе. Застали его в трапезной за пирогом с осетриной. Это ничуть не смутило московского боярина. Велел – и его люди сноровисто подхватили нового митрополита под руки, выволокли, почти вынесли его на высокое крыльцо. Там (о, ужас!) при всем честном народе, не разумеющем происходящее, совлекли с главы святителя белый клобук, а с тела содрали мантию, словно дерюгу с нищего перед поркой, оставив в одном подряснике. Пимен растерялся, и тут ему начали «бесчестье и срамоту чинить великую». Что-что, а это люди Чурилова умели. Русские только ахнули, а греки, посланцы патриарха Нила, изрядно оторопели. «Дикая страна, звериные нравы, страшные люди! Куда нас занесло?!» – в ужасе думалось им, хотя если покопаться в прошлом, то в Константинополе случались истории и похлеще.

Слава Богу, византийцы вовремя заявили, кто они такие, и благодаря тому избежали рукоприкладства, которое не миновало остальных. Посольских били по мордам, таскали за бороды, хлестали нагайками, и они быстро вспомнили, что здесь в ходу не римское, а русское право, после чего стали такими же, как прежде, – покорными и раболепными.

Указания Иван Григорьевич имел четкие и недвусмысленные: учинить строгое и скорое дознание, а потому не цацкался, понимая, что добром для посольских, брошенных в подвал, это не кончится.

Когда настала очередь Васьки Кустова, его привели к дьяку и спросили о Шолохове, толмач многое припомнил. В частности, что доносил Юрию Васильевичу об отравителе архимандрита Михаила, но тот не внял его словам, более того – наказал держать язык за зубами. Это заинтересовало.

– Так, может, Кочевин-Олешеньский сообщник супостата-убивца? – лукаво прищурился Нестор.

– Да кто ж их, бояр, разберет. Может, и так… – кивнул толмач.

Кое-что из объяснений посольских дьяк заносил на листы, но из-за природной лени, душевной расхлябанности, ослабшего зрения, а также из экономии бумаги и чернил коротко. Сообщение Кустова, однако, записал слово в слово и заторопился в Москву. Подследственные остались томиться в ожидании своей участи под присмотром Чурилова. Их более не допрашивали, оставив в покое до поры до времени.

У Юрия Васильевича от всего приключившегося началась нервная лихорадка. Ему то грезилась Ирина со своим словоохотливым дядюшкой, то чудилось, будто он с князем в березняке травит оленя, а то мнилось – покойница матушка, поджав губы, грозит ему перстом. Когда приходил в себя, силился понять, в чем промахнулся, чего не учел, но не мог постичь того.

В самом деле, он действовал инициативно и разумно, заботясь об интересах своего государя, однако задержка в Константинополе все перевернула с ног на голову. Вернись посольство до Куликовской битвы – и Пимена приняли бы с распростертыми объятиями. Он, конечно, благословил