Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

Настал день отплытия. Посольство со своим скарбом уже загрузилось на корабль, но Кочевин-Олешеньский медлил и все расхаживал по берегу туда-сюда. Он уже почти потерял надежду на то, что Ирина явится, но все же надеялся на чудо. Бросив по сторонам очередной тоскливый взгляд, боярин чуть не вскрикнул – из-за угла городской башни выплыли носилки, влекомые четырьмя нубийцами.

Кинулся к ним, схватил вынырнувшую из-за занавеси ручку и стал шептать что-то. Посольские, к недовольству капитана нефа, столпились на левом борту, отчего корабль накренился, и с нескрываемым любопытством уставились на берег, переговариваясь меж собой:

– Притащилась. А он-то, он-то каков!

– Не иначе как порчу на него навела…

– Вернется домой, все как рукой, снимет, а блуд замолит…

– Не скажи, случается, встретится этакая, так потом человек до могилы отойти не может…

– Суженую да ряженую и на коне не объедешь.

– Тьфу ты, прости, Господи! Срам-то какой, и при всем честном народе!

– Человеку все дозволено по-умному…

Пора было расставаться, и Кочевин-Олешеньский сказал что-то на прощание, неуклюже повернулся всем корпусом и, не оборачиваясь, двинулся к кораблю. Как только он поднялся на борт, матросы убрали сходни и стали шестами отталкивать неф от пристани.

Юрий Васильевич ничего этого не видел: спустившись в каюту, он упал ничком на лежак, будто его ударили ножом, и разрыдался. Такая слабость не подобает государственному мужу, которому великий князь доверил представлять его особу, а потому никому не следовало видеть его в таком состоянии – негоже перед людьми распускать нюни. А так порой хочется.

20

Тихим, благостным летом 1381 года, когда на всей земле воцарились мир и покой, Тохтамыш отрядил на Русь своего племянника, «царевича» Акхожу, с тем чтобы напомнил московскому князю об уплате «выхода».

«Царевич» лишился родителей в ту пору, когда еще не мог оценить всей тяжести утраты. Его воспитывал дядя, которого он одновременно боготворил и страшился, последнее, однако, все же преобладало. С юных лет со старанием и упорством, не жалея сил, он постигал богословие и философию ислама, учился толковать и разъяснять смысл Священного Корана, но при дворе это мало ценилось, там требовались хитрость, коварство и искусство плести интриги запутанней арабской вязи и сложнее самых замысловатых шарад. Обман и предательство считались повседневными явлениями для ханского двора, как, впрочем, и для любого другого: императорского, королевского, султанского или княжеского, потому на скромного юношу почти не обращали внимания, что для молодого человека было довольно обидно.

Наконец дядя доверил ему важное поручение, и Акхожа гордился тем. С таким заданием мог справиться любой приближенный, однако, чтобы показать свое расположение к московскому князю, Тохтамыш поручил это своему родственнику. В качестве советника «царевича» сопровождал мурза, служивший прежде Мамаю и вовремя переметнувшийся к новому хозяину, а для охраны ему выделили семьсот всадников.

Ехали правым нагорным берегом Волги. За чашей дурманящего летнего кумыса словоохотливый мурза много порассказал молодому послу о нравах ханского гарема, в котором жены, словно змеи, свившиеся в клубок, борются за влияние на своего господина, о смерти Мамаева хана юного Тюляка, утонувшего в реке при переправе и о русских, которые подобострастно клянутся в дружбе, держа камень за пазухой.

– Только отвернись – и получишь по затылку. Да что о том говорить, коли своих соплеменников они жалеют не более, чем волк волка, когда один из них попадает в зубы охотничьей своры, – уверял мурза.

От таких историй становилось не по себе. Акхожа не предполагал, что его миссия сопряжена с риском. В Сарае-Берке уверяли, что в Москве его одарят и воздадут ему великую честь, но теперь не очень верилось в это. Застращать его не составляло большого труда – он еще верил людям и обладал пылким воображением.

Когда посольство добралось до Нижнего, тамошний князь Дмитрий Константинович, тесть Дмитрия Ивановича, выслал навстречу «царевичу» своего сына Василия Курдяпу. Тот обнял Акхожу, словно закадычного приятеля, засыпал его непонятными странными остротами и пригласил в город, но тот поостерегся и разбил лагерь в городском предместье.

Чтобы пополнить запасы продовольствия, татары отправились на многолюдный, шумный нижегородский торг, ибо купить что-либо по дороге было не просто. Постоялые дворы на Руси не только в XIV веке, но и значительно позже практически отсутствовали, все, что могло потребоваться в дороге, везли с собой. На торгу ордынцы, разумеется, не только приценивались и покупали, но и прислушивались к разговорам. Вернувшись в лагерь, они сообщили, что, по слухам, Дмитрий Московский не намерен выплачивать дань, а собирается вырезать посольство и свалить все на разбойников. На следующий день донесли то же самое.

В Орде хорошо помнили о судьбе посольства Сары-Аки (по русской летописи Сарайки). «Тогда нижегородцы перебили тысячу батыров и умертвили самого посла, теперь, после Куликовской победы, смогут повторить это и подавно», – решил «царевич». Уж больно все смахивало на правду, а жить так хотелось…

Оставшись у Нижнего, он отправил в Москву мурзу с дюжиной воинов, но те вернулись с полдороги, перепуганные россказнями встречных путников о том, что впереди их поджидают люди Дмитрия Ивановича. «Царевич» не стал испытывать судьбу и велел свертывать шатры. Возвращались, словно побитые собаки, зато целыми и невредимыми.

Нижегородский князь Дмитрий Константинович, услышав об уходе татар, потирал руки – шутка удалась на славу. Как хитро все придумал и как ловко застращал ордынцев! Большим затейником был тесть московского князя, но не провидцем…

Последнее время Дмитрия Константиновича беспокоила дружба московского князя с ханом и усиление Москвы. Желая поссорить их, он даже сообщал в Сарай-Берке о завязавшихся чуть ли не союзнических отношениях Дмитрия Ивановича с Кейстутом, что не могло не насторожить Тохтамыша, но видимых результатов это не принесло. Когда нижегородский князь узнал об ордынском посольстве в Москву, то решил воспользоваться случаем…

Вернувшись «царевич» изобразил все так, как ему представлялась, то есть довольно причудливо и странно. Тохтамыш слушал и кривил губы, веря и не веря. «Перемудрили седовласые умники из медресе, переусердствовали, а ведь переучить юношу еще хуже, чем недоучить. Испортили мне племянника… Что теперь с ним делать? Отослать, что ли, к диким северным племенам? Пусть собирает с них ясак[84]…» – подумалось хану. Так и поступил.

Благодаря этому Акхожа благополучно прошел отведенный ему Аллахом земной путь, пережил дядю и покинул сей мир в иную эпоху, когда о Тохтамыше уже почти позабыли…

«Если хоть часть из того, что наплел