Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

Как только отец с сыном оказались в шатре и Прокша задернул полог, их окружили вооруженные люди. То, что не смогли сделать посредством силы, свершили с помощью коварства и лжи.

Старый князь мгновенно все понял, и ему стало так тошно от вероломства племянника, что на некоторое время он потерял дар речи. Вот она, расплата за доверчивость, в которой упрекал сына, а сам оказался ничуть не лучше. Горькое чувство безысходности переполнило его – не хотелось ни умирать, ни жить. Витовт сперва не вполне осознал случившееся, а потому только улыбался, переводя взгляд с одного воина на другого, как бы спрашивая: что происходит?

Вежливо, но настойчиво предложили из-за непогоды перенести переговоры в Вильно. Кейстут согласился. Ситуация еще могла измениться, во всяком случае, в это хотелось верить, если же отказаться, то его тут же прикончат. В жизни случалось разное, но всякий раз он выходил сухим из воды.

Как-то попал в плен к рыцарям Девы Марии, и те из уважения к нему поместили его не в подземную тюрьму Мариенбурга, а в обычные покои, у дверей которых поставили стражу. К нему допускали только слугу-литвина, приносившего пищу, которого еще в молодости взяли в плен и крестили. Беседы с пленником на родном языке и слышанные им рассказы о подвигах Кейстута подвигли его на предательство. Он помог узнику по дымоходу выбраться из комнаты и раздобыть белый рыцарский плащ. Во дворе замка стоял оседланный конь великого магистра. Предвкушая, как вытянется лицо Винриха фон Книпроде, Кейстут взобрался в седло, тронул поводья и, никем не остановленный, покинул Мариенбург. Отъехав несколько верст, он бросил коня на дороге, ведущей на восток, и пешком отправился в Мазовию к своей дочери. Спустя месяц, возвращаясь оттуда, он сжег два орденских замка, опять попал в плен и вновь бежал. Так, может, повезет и еще разок?

Кейстута с Витовтом увезли в Вильно, оказывая им по пути всевозможные почести, но не допуская к ним посторонних, а их войску велели разойтись, объявив, что князья отправились в столицу для заключения мира. За крепкими каменными стенами Верхнего замка Ягайло почувствовал себя увереннее, велел наложить на Кейстута оковы и на том успокоился.

Тут неожиданно в Вильно прибыли ордынские послы. После победы над Мамаем Тохтамыш велел известить о своем воцарении в Орде не только подвластных ему русских северо-восточных князей, но и Литву. Путь посольства пролегал через Тверь и Смоленск. Меж тем Кейстут захватил власть и спешить оказалось некуда, но, как только Ягайло вернул себе литовский престол, оно двинулось дальше и добралось до Вильно.

Ордынцы вручили великому князю грамоту, в которой хан объявлял о своем сюзеренитете над Великим княжеством Литовским и писал: «Я, Тохтамыш, извещаю Ягайло о том, что Мы воссели на великий престол и посылаем к тебе послов под предводительством Кутлу Буги и Хасана…»

Хан жаловал князя ярлыком на его владения и требовал, чтобы тот выплачивал ему чисто символическую дань за южнорусские земли. Понимая, что ссориться с Ордой не время, Ягайло поблагодарил за ханскую милость, на словах признал верховную власть Тохтамыша и одарил послов.

Казалось, все наладилось, но княгиня Юлиания Александровна не отставала от сына:

– Пока Кейстут и Витовт живы, мы в опасности. Ты не простой литвин, а великий князь, и обязан не допустить грядущей междоусобицы. В этом высшая справедливость любой власти. Междоусобица неизбежна, ибо рано или поздно твои пленники выйдут на волю. Выполни свой долг, сделай то, что тебе надлежит! Гнилые зубы вырывают, как бы ни было больно, иначе нельзя…. А я выпрошу у Господа прощение тебе, материнская молитва и на земле, и на воде спасает, убережет тебя и от преисподней…

Упрямство Юлиании Александровны оказалось непереборимо, и Кейстута перевели подальше от посторонних глаз в Кревский замок, а Витовта пока оставили в Вильно.

Старика бросили в подвал главной башни, сложенной из больших камней с крохотным оконцем под потолком. Четверо суток его томили голодом, надеясь, что умрет сам, но он оказался живуч. На пятую ночь Кейстуту почудилось, что в углу белеет голый череп, а под ним ребра и прочие кости.

– Мерещится, или сама старуха Смерть пожаловала? – спросил сам себя и вместо ответа услышал шаги по лестнице – все ближе и ближе.

В подземелье спускались коморники Ягайло: Прокша, Лисица и Жибентяй. Вошли с факелом и остановились у двери, рассматривая старика, потом разом бросились на него, повалили на пол и удавили золотым шнуром от его кафтана. Бывшего при Кейстуте слугу русина Григория Омулича, попытавшегося было защитить своего господина, зарезали, как теленка. Впрочем, участь его была предопределена заранее, ибо оказался свидетелем всего.

Вскоре разнесся слух, что старик помешался и повесился. Его тело со всевозможными почестями доставили в Вильно. Возле главного языческого святилища вырыли глубокую яму, а над ней сложили огромный погребальный костер из дубовых поленьев. Ягайло по-своему любил дядю и позаботился обо всем заранее. Покойника, одетого в лучшее платье, положили на дрова, с ним – оружие, рысьи и медвежьи когти и охотничий рог. Возвели туда одного из холопов Кейстута и его коня. Свершив жертвоприношения жрецы подпалили поленья, и языки пламени взметнулись к небесам, обиталищу Перкунаса. Внешне все выглядело очень благопристойно, даже слащаво, если не знать, что за этим стояло.

Судьба Витовта висела на волоске, особенно после того, как его перевели в Крево…

23

Приближалась зима, по ночам слышалось тявканье лисиц, крики сов, а утром на глинистой тропе видели волчьи следы. Из леса к человеческому жилью зверей гнал голод – проклятье северных волостей.

С наступлением холодов болото застыло, и Андрей Иванович Одинец, растянув людей цепью, повел их на лыжах-снегоступах искать языческое капище. Где оно находилось, он лишь приблизительно догадывался, шли почти наобум, продираясь через заросли кустарника и бурелом. Волхвов отыскали случайно – по струйке дыма, поднимавшейся из запорошенной до самой крыши избенки, рядом с ней стоял деревянный истукан с желтыми янтарными глазами и такими пухлыми алыми губами, как будто он только что испил кровушки. Вокруг идола на деревьях висели шкуры соболей, куниц, медведей, бобров – дары язычников.

Расчистили вход, дружно, по-молодецки высадили дверь и нашли внутри трех перепуганных до смерти жрецов, одним из которых оказался Никита Шолохов. Его спеленали ремнями по рукам и ногам, а так как об остальных указаний не имели, то их просто перерезали, словно свиней. Затем, накинув на идола аркан, повергли его наземь, порубили в щепу