Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

Монастырь оказался на удивление многолюден даже по московским меркам, в нем обитало около сотни иноков и послушников, что совсем не мало, не считая богомольцев, стекавшихся туда припасть к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы.

Не желая ударить лицом в грязь, Уваров выслал вперед гонца, дабы предупредил игумена о приезде князя. У монастырских ворот Дмитрия Ивановича встречала вся братия. Один из чернецов показался ему знакомым. Поинтересовался:

– Кто таков?

– Инок Кирилл, доставивший тебе, государь, известие о смерти архимандрита Михаила, которого ты за то сослал сюда…

«Ведь и правда. Начисто забыл о нем», – поморщился князь и спросил:

– Ну и как тебе здесь? Не обижают?

– Нет, игумен ко мне ласков, но зимой тут уж больно тягостно, белого света, почитай, не видно и холода неземные…

– Коли так, то более не держу тебя, – смилостивился Дмитрий Иванович.

Не обращая более ни на кого внимания, уединился с Пименом в часовне и спросил того:

– Как же ты, окаянный, посмел мою грамоту подделать?

– Ради твоего блага, государь. О твоей пользе радел, о другом не помышлял. Да и русскую церковь сиротой оставлять негоже.

– Хитришь… Святейший патриарх, однако, о тебе хлопочет… Только зря…

Услышав, что Нил о нем не забыл, Пимен радостно сверкнул глазами:

– Так отпусти… Более преданного сторонника тебе не найти.

– Попроси о том Бога: мол, надоело мне прозябать в Чухломе, помоги, Господь. Авось и посодействует, – с ухмылкой присоветовал князь.

Услышав такую откровенную издевку, архимандрит только насупился, а Дмитрий Иванович между тем продолжил:

– А долги, которые ты наделал, – как с ними быть? Или ты заплатишь?!

– Позволь только сесть на митрополию…

– Ишь, какой шустрый, – буркнул великий князь и, ничего не ответив, вышел.

29

Киприана и великую княгиню Евдокию Дмитриевну с княжичами и княжнами выпустили из Москвы без челяди и охраны, мол, у нас каждый воин на счету. С ними позволили ехать только кормилице новорожденного младенца Андрея. Одной подводой управлял владыка, другой – княгиня, и довольно ловко, будто всю жизнь занималась извозом.

На Ростовской дороге хозяйничали шайки разбойников, потому путники непрестанно молили Пресвятую Богородицу о заступничестве. Добрались до Радонежа и там взяли для охраны дюжину стражников, с радостью отправившихся подальше от театра военных действий.

Трясясь в подводе, Киприан размышлял о волнении в Москве и не мог взять в толк, отчего такой тихий, покорный народ вдруг взбесился… Невольно вспомнил рассказ одного из своих знакомых с Афона об ужасах, пережитых тем во время восстания в Фессалониках, и у него мурашки побежали по спине. Когда там начался мятеж, знакомый Киприана укрылся в колодце на акрополе, а вскоре наверху началась резня. Предсмертные крики родственников и друзей, доносившиеся до него, леденили сердце. «Не дай Бог такому повториться здесь… Деспотизм любого правителя – ничто по сравненью с жестокостью озверевшей толпы. В ней не одни вожаки виновны в злодеяниях, а все одновременно грешны и безгрешны, на каждом кровь… Тем не менее желание свободы вполне естественно, и с этим ничего не поделать», – думал митрополит, хотя всем своим существом боялся и ненавидел восставших, О, эта жуткая купель свободы! Многие жаждут окунуться в нее, но очарование ее обманчиво и подобно миражу, увлекающему в бездну хаоса и преступлений.

В Переславле-Залесском Киприан распрощался с Евдокией Дмитриевной и направился в Тверь…

Там его встретили со всеми причитающимися его сану почестями. Вместе с епископом Евфимием Висленем в присутствии великокняжеского семейства он отслужил обедню в храме Святого Спаса, главном соборе города, и произнес проповедь о том, что какое бы положение ни занимал человек, он только раб Божий и должен заботиться о спасении души, ибо в Евангелии от Матфея сказано: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей навредит…»

В Твери давно воздвигли каменный кафедральный собор Святого Спаса, украсили его мраморными полами, навесили в нем медные двери, а год назад позолотили купол. В XIV веке такое было редкостью. Однако довольствовались дубовым, обмазанным глиной кремлем. Надеялись на Бога, но тот, случалось, подводил, тогда расплачивались за свою самонадеянность.

Тверь не принимала участия в Куликовской битве, никто и не рассчитывал на то, ибо тому имелись веские причины – дед, дядя, отец и старший брат нынешнего государя Михаила Александровича приняли мученическую смерть в Орде[94] по наущению московских князей.

Великий тверской князь знал, что после кончины митрополита Алексия Дмитрий Иванович не принял Киприана и тот проклял его, но весной прошлого года московский князь вдруг пригласил его в Москву. Почему? Михаил Александрович был заинтересован если не в поддержке церковью своей политики, то по крайней мере в ее нейтралитете, ибо годы святительства Алексия вспоминал с содроганием как тяжелые и скорбные для Твери. Чтобы разобраться в этом, пригласил митрополита к себе, но и после разговора с ним ничего толком не понял.

Михаилу Александровичу минуло сорок девять, но выглядел он моложе своих лет – был строен и худощав, походку имел легкую, пружинистую, в душе оставался таким же азартным и нетерпеливым, как четверть века назад, любил повеселиться, не чураясь простого народа, и посмеяться, в том числе над собой. В народе его любили, поскольку судебные тяжбы он разбирал на удивление беспристрастно, не изнурял людей повинностями, правда, не давал ему и разгуляться.

Он появился на свет в Пскове, куда бежал его батюшка после антиордынского восстания[95] в Твери. С восьми лет его обучал в Новгороде архиепископ Василий Калика, славившийся своей книжностью. Библейские предания, беседы с наставником и окружающая жизнь странным образом перемешались в отроческом уме, отчего все вокруг казалось чудным и предивным. Его не готовили к государеву венцу и смотрели сквозь пальцы на не свойственную сыну великого князя ученость, так как кроме погибшего в Орде Федора он имел еще двух старших братьев – Леонтия и Всеволода, но чума расчистила ему дорогу к престолу.

Когда Михаил Александрович стал микулинским князем[96], его зазвали в Москву для переговоров и митрополит Алексий гарантировал ему неприкосновенность. Несмотря на это, вскоре он оказался в темнице на Гавшином дворе. Такое вероломство возмутило даже татарских царевичей, гостивших в ту пору на Руси, и только благодаря им его освободили. После смерти дяди Михаилу Александровичу достался великий тверской стол[97].

Потом он неоднократно воевал с Дмитрием Ивановичем, наводил на него Ольгерда, укрывался от московской рати у сестры Юлиании в Литве, а в Орде добивался Владимирского стола. Получив ярлык, однако, отказался от помощи Мамая и остался ни с чем. Политические интересы редко