Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

С лязгом, похожим на плач старухи, отворились тяжелые железные ворота, и молодой князь вынес хану дары, за ним в праздничных ризах следовали архимандриты Симеон и Яков, кирилловский игумен Иосиф, священники с крестами и иконами, немногие оставшиеся в городе бояре в меховых шапках, а следом черный люд в рубахах до пят. Странное, шествие выступило из Кремля. Шли медленно, молча, опустив глаза, словно провинились и теперь каялись.

Когда процессия отдалилась от стен почти на версту, по знаку хана одни ордынцы бросились избивать шествующих, другие, склонившись к гривам коней, с гиканьем и визгом понеслись к распахнутым воротам, третьи полезли на стены, оставленные защитниками.

Татары ворвались в город. Обезумевшие москвичи, вопя и рыдая, метались по улицам, подобно стаду баранов, на которое набросились волки. Мальчишка-татарин мог сразить русского богатыря, ибо тот не помышлял о сопротивлении. Началась резня…

Дьяк Нестор молился в Архангельском соборе у могилы своего прежнего государя, великого князя Ивана Ивановича, умоляя Всевышнего не предавать его в руки чужеплеменников. Но тщетно: затрещав, упали обитые медью двери и победители набросились на находящихся в храме. Среди прочих сложил свою лысую голову и старик-дьяк.

Грабеж и убийства продолжались целый день, к вечеру каждый ордынец стал богачом. Отобрав в полон крепких мужчин и молодых женщин, победители подожгли город. Дым застилал небо, казалось, настало светопреставление…

Теперь Тохтамыш разослал отряды по еще не тронутым волостям московского княжества, но опережая его всадников, летела весть о падении Москвы. Ужас заполнял души. Не встретив сколько-нибудь серьезного сопротивления, татары взяли и сожгли Владимир, Звенигород, Можайск, Дмитров, Боровск, Рузу, Переяславль-Залесский… Зарева пожаров озаряли небо, везде лежали незахороненные трупы, земля была пропитана кровью, словно дождем.

28

Время в Костроме замерло, минута уподобилась часу, час – дню, день – седьмице (неделе). Особенно длинными казались ночи. Ворочаясь с боку на бок, Дмитрий Иванович размышлял то об одном, то о другом, но одинаково безрадостно и тоскливо. Под ударами острых ордынских сабель рухнули мечты о переустройстве Руси вокруг Москвы, которые взрастил в душе отрока-князя митрополит Алексий. Теперь повлиять на творящееся в его владениях Дмитрий Иванович уже не мог… События сами шли, а то и неслись некоей зловещей чередой: сперва пришла весть о падении Звенигорода, потом та же участь постигла стольный Владимир, наконец, гонец принес печальное известие из Можайска. Князь оказался заложником обстоятельств, неподвластных ему. Все происходило словно в дурном кошмарном сне.

Катастрофа разразилась как гром средь ясного неба, и Дмитрий Иванович не мог уразуметь ее причин и масштаба. Что не предусмотрел, в чем просчитался? Никогда никому ни в чем не уступал, шел по жизни напролом, словно через бурьян, и все или почти все сходило с рук, даже то, на что рассчитывать не приходилось, и вдруг такое! Особо сокрушался падению Москвы; если бы она только выстояла, то поход Тохтамыша не поколебал бы его авторитета среди остальных князей, а так…

«Неужто все зря? Неужто зря поверил Алексию, неужто он лгал? Впрочем, при нем все складывалось как раз хорошо: с Литвой замирился, а Тверь и Нижний склонили головы… Может, прав дедушка Калита, завещавший не ссориться с Ордой? Так ведь вроде и не ссорился, но когда ханов несколько, как понять, какой истинный… Почему же тогда Тохтамыш обрушил свой гнев на Москву, а не на Рязань или на Нижний? Что подвигло его к этому? Отчего, наконец, мои друзья в Сарае-Берке так поздно предупредили обо всем? Разве мало посылал им подарков? Не понимаю, ничего не понимаю, голова идет кругом… – набатом стучало в висках, лишая покоя. – Воистину, чтобы так жестоко покарать меня, провидение по своей страшной прихоти выбрало именно ту пору, когда будущее представлялось таким радостным и безоблачным. Эх, нет любезного моему сердцу Митяя, некому подсказать, что делать… Господи, надоумь раба своего, чтобы не тыкался, как слепой котенок… Ох, как тягостно, как тоскливо на душе».

Чтобы развеяться, князь надумал посмотреть на сосланного в Чухлому Пимена. О художествах посольских в Царьграде Дмитрий Иванович уже знал все или почти все, но до того ли в эти скорбные дни… Тем не менее отправился в поездку.

Чухлома стояла на поросшем тростником и осокой берегу озера, вид имела неказистый и славилась разве что жирными карасями, вылавливаемыми здесь. Таких городков на Руси имелось немало, и если один из них даже исчезнет в огне пожара или вследствие иного бедствия, то никто тому не опечалится, кроме его жителей. Когда и зачем построили сей населенный пункт, все давно забыли, а он все стоял и стоял.

Узкой лесной дорогой, почти тропой, Дмитрий Иванович подъехал к Чухломе. У потемневших от времени и непогоды настежь распахнутых ворот мальчишка в грязной заплатанной рубашонке пас гусей, а в теньке на скамье под овчиной дремал пожилой стражник. Да и кого здесь опасаться, кроме диких зверей? Медвежий угол…

Князь беспрепятственно проследовал до главной городской площади, остановился у двора наместника Глеба Уварова и ударил плетью в ворота. Тут же выскочил разъяренный холоп (кто осмелился так баловать, что за наглость?!), но увидав князя, ойкнул и скрылся. Торопливо натягивая кафтан и путаясь в широких рукавах, выбежал наместник.

Вскоре по городу пронесся слух о приезде государя, отчего все пришли в замешательство – никто не помнил здесь таких высоких гостей. Год сменялся годом, век веком, и ничего подобного не случалось в этой глуши, а тут нате, сам великий князь пожаловал…

Не слезая с коня, Дмитрий Иванович окинул склонившегося перед ним Уварова строгим взглядом и спросил:

– Где сосланный сюда архимандрит Пимен?

Бледный, как полотно, плохо слушающимся от волнения языком наместник выдавил из себя:

– Упросил меня, окаянный, дозволения съездить в обитель Покрова Пресвятой Богородицы. Отпустил, но с приставом. Коли оплошал, прости Христа ради, не ведал того, что творю.

– Ну если с приставом, то что ж… А далече дотуда?

– Верст семь или около того, – обрадованный, что князь не осерчал, отвечал Уваров.

– Как он тут?

– Сперва хорохорился. Мол, патриарх его не оставит в беде, а теперь сник… Молится да рыбу ловит. Уж какой чревоугодник, а еще иноческого звания… Говорит, его желудок весьма чувствителен к еде, вот и старается…

– Собирайся, в монастырь дорогу покажешь, – велел князь.

Обитель Покрова Пресвятой Богородицы стояла на гористом западном берегу озера. Основал ее при содействии местного князя Дмитрия Федоровича ученик Сергия Радонежского Авраамий, проповедовавший в здешнем краю среди