Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов

Плененные смоляне почувствовали себя так, словно их обокрали при всем честном народе или они оказались голыми среди толпы зевак. Но теперь уже ничего не поделать. За все надо платить…

Обезоруженных князей и бояр отправили в Вильно, а струхнувших скоморохов милостиво отпустили. Какой с них прок?

Ни жители города, ни стражники, охранявшие ворота, не знали, что в Смоленске нет никого, кто мог сохранить город и организовать оборону. Град оказался обречен. На свободе из его князей остался только Юрий Святославович, да и тот в Переяславле-Рязанском.

Смоленская крепость являлась одной из сильнейших в Восточной Европе. На мощном земляном валу толщиной около пятнадцати сажень у основания и длиной более трех верст тянулась рубленая дубовая стена с прямоугольными башнями, крытыми шатровыми крышами от ненастья и стрел.

Еще при грозном хане Узбеке город отказался платить «выход» Орде, потому на него неоднократно предпринимали походы, но безуспешно.

Железный Хромец преследовал Тохтамыша до тех пор, пока тот не переправился через Днепр. Его арьергард на левом берегу окружили. Визирь хана Бек-Ярык-оглан со своим семейством вырвался из кольца врагов и бежал, укрывшись в небольшом рязанском городке Ельце на реке Сосне, откуда до московского рубежа рукой подать.

Преследуя его, Темир-Аксак все ближе подходил к пределам Василия Дмитриевича. Никто не ведал, докуда он собирается дойти: до Переяславля-Рязанского, Москвы, Великого Новгорода, Вильно или до «последнего моря», чтобы омыть пыль с копыт своих коней…

Русские случалось бивали татар, но царевичей или эмиров: на Синих водах, в Шишевском лесу, на Воже и Куликовском поле. Однако ни разу не одолели ни одного хана, а Тимур Гураган дважды сокрушил Тохтамыша… Что же ожидать Руси?

19

В одежде из грубого домотканого полотна, кое-где заплатанной, Кирдяпа и Симеон, опираясь на суковатые клюки, добрели до Никулицина. Жили там небогато: кто попроще – в землянках, а кто позажиточнее – в срубах. Городок опоясывали два вала, меж ними плескался ров, от которого несло нечистотами. Поверх внутреннего вала шел тын, а за ним виднелся храм святых князей Бориса и Глеба со звонницей, но без колоколов – денег на последние не хватило.

Сказавшись богомольцами, путники упросили печника из посада пустить их на постой. Тот недавно женился на молодой пригожей девице, а в прежние времена не раз соблазнял чужих баб, потому с неохотой определил странникам место на сеновале и запретил входить в дом. Дважды в день Кирдяпе и Симеону давали по миске пшеничной или гречневой каши с дымком, за что они помогали по хозяйству. Купцу такое было не в диковинку, а у князя с непривычки худо получалось, за что печник за глаза нарек его «безруким».

Целью прибытия «богомольцев» являлся поиск зачинщика напасти, постигшей женскую обитель. Начали с того, что познакомились с приходскими батюшками, поскольку церковная служба не женское дело. Попы в вятском краю кое-как знали грамоту со священным писанием, и за это спасибо…

С наступлением темноты, когда хозяева запирали дверь в избу, «богомольцы» отправлялись в засаду к монастырской калитки. Насекомые доставляли им немало мучений, но они терпели. Один при этом делал вид, что не замечает укусов, а другой убивал каждого севшего на него, от чего кровопивцев, впрочем, не убывало.

Минуло три ночи, и на четвертую послышался хруст веток, которыми Симеон предусмотрительно прикрыл ямки, вырытые им на тропинке для предупреждения о приближении кого-либо. На фоне безлунного небосклона показалась темная фигура. Кирдяпа и Симеон замерли. Как ни непроглядна безлунная ночь, но дела людские еще чернее. Распознать незнакомца соглядатаи не смогли, как ни силились. Достигнув калитки, тень постучала три раза. Тут же лязгнул засов, дав неизвестному проскользнуть в обитель.

«Вот оно, началось», – пронеслось в головах у обоих притаившихся в зарослях у монастырской калитки. Предварительно они договорились дождаться, когда неизвестный покинет обитель, и проследить за ним, но тут их одолело любопытство. Осторожно перебрались через изгородь, кивнув один другому.

Собак сестры заперли в сарае, дабы не подняли лай и не разбудили игуменью. Кирдяпа и Симеон прокрались к церкви и прислушались. Изнутри раздавался глухой хор голосов, но смысл слов они не могли постичь, как ни силились, – какая-то бессмыслица:

– Ечто шан, ежи исе ан хесебен! Ад яститявс ями Еовт, ад ирп-теди Еивтсрац Еовт…

Что бы это могло значить? Симеон наморщил лоб в задумчивости. «Какой-то тарабарский язык», – лихорадочно соображал он, и тут будто кто-то ударил его по затылку.

– Да это же «Отче наш», только наоборот, все слова перевернуты…

Такого Кирдяпа еще не слыхивал, да и грамоте был обучен не слишком. Осторожно заглянул в слюдяное оконце. Помещение тускло освещалось лампадами. Все иконы висели ликами вниз, а у алтаря стоял совершенно голый человек мужского достоинства с окладистой бородой, к которому выстроились босые монахини с распущенными волосами. Вгляделся. «Да это же отец Борис из соседнего сельца, которого посещали три дня назад!», – подумалось князю.

Знакомясь со священником, Кирдяпа имел с ним богоспасительную беседу и ничего подозрительного не заподозрил, но чужая душа – потемки.

Меж тем священник черпал ковшом из горшка какое-то зелье[139], протягивал его очередной сестре, и та с благоговением вкушала содержимое. Потом иерей, притянул к себе одну из молодых монахинь, сорвал с нее рубаху и крикнул:

– Ныне она – ваша Богородица! Целуйте ей ноги и молитесь ей!

Все повалились на колени и поползли к обнаженной женщине. По-видимому, батюшка Борис имел над сестрами безграничную власть, потому что ничем иным объяснить происходящее было нельзя. Избранница, томно вздохнув, устремила горячий безумный взгляд на того, кого все принимали за дьявола. При этом остальные напевали одно и то же:

– Ацидорогоб, Авед, ясйудар…

Теперь уже и шуйский князь уразумел смысл слов: «Богородица, Дева, радуйся…»

Монахини одна за другой начали подниматься и кружиться в немыслимой бесовской круговерти, содрогаясь всем телом то ли в истерике, то ли в припадке нервной болезни. Лица одних сестер выражали полнейший восторг, а других – невыносимые страданья, словно их терзал некто самым ужаснейшим образом. Постигнуть смысл происходящего ни Кирдяпа, ни Симеон не могли, да и не пытались.

Соглядатаев, притаившихся за оконцем, увиденное ошеломило. Им даже стало мерещиться, что это не черницы, а безумные особы, воображающие себе невесть что.

– Вот он, настоящий шабаш ведьм, – прошептал Кирдяпа в растерянности.

О сходках ведьм на Лысой горе у Киева, на Волыни или в Подолии ходило немало разных слухов, но здесь, в Вятке, где из