Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни

– Почтенный дурбар, обо мне распространяют лживые сплетни некоторые люди, которые хотят прогнать меня от двора. Я сегодня встала с постели, несмотря на болезнь, и пришла сюда, не послушавшись врачей, чтобы сказать вам правду и добиться справедливости. Мы с Далипом оба тяжело болели оспой. Только милостью Вахе Гуру мы сегодня живы. – Я поворачиваюсь к Хире: – Вы это знаете. Вы приходили в Шиш-Махал, когда я была в горячке. Скажите дурбару…

Визирь отворачивается.

– Я видел рани в постели, но ее люди не дали мне подойти. Я не могу подтвердить ее слова.

«Я запомню это, Хира!» – обещаю я и заставляю себя проглотить ярость.

– Два придворных врача, которые все это время лечили нас с сыном от оспы, готовы подтвердить мои слова.

Ваиды рассказывают про то, как мы с Далипом болели, приводят запоминающиеся подробности и объясняют, чем опасна оспа. Большинство придворных слушают с ужасом и сочувствием, но Джалла вскакивает на ноги.

– Врачей можно подкупить. Рани нельзя доверять! Она очень хитра. У ребенка и правда была оспа, я признаю. Но сама она слегла в постель по позорнейшей из причин.

Придворные озадаченно переговариваются. Некоторые смотрят на меня подозрительно. В мою поддержку никто не выступает. Я расплачиваюсь за то, что перестала поддерживать свое с трудом заработанное положение в дурбаре. Мне приходит в голову только одна, самая отчаянная мера. Пошатываясь, я поднимаюсь. Руки у меня дрожат. На глазах у всех срываю покрывало.

Когда я поворачиваю к придворным свое покрытое оспинами лицо, все ахают. Кроме Лала, который сейчас опускает взгляд, до этого момента никто из них не видел меня без покрывала. От жадных взглядов толпы я вся сжимаюсь, но все-таки заставляю себя не отворачиваться. Я молчу: слова излишни. Через несколько мгновений собравшиеся наперебой начинают возмущенно поносить Джаллу. Потом Джавахар и ваиды помогают мне вернуться к себе, а я горько улыбаюсь. Получается, уничтожение красоты мне все-таки пригодилось.

Я лежу в постели, еле способная пошевелиться от усталости, но думаю о том, какую силу имеет покрывало. Всего лишь тонкая ткань, но сегодня она помогла мне выиграть важную битву. Надо научиться как следует использовать это уникальное оружие.

* * *

Я начинаю ненадолго являться в дурбар. После таких визитов я сильно устаю и часами отлеживаюсь в постели, но аристократы снова начали ко мне прислушиваться. Я стараюсь как можно больше времени проводить с Далипом и с удовольствием отмечаю, что он забывает про свои дурные привычки. Я регулярно встречаюсь с Автаром и стараюсь быть в курсе того, что происходит в Пенджабе. Поэтому я знаю, что Гулаб переписывается с британцами, что Хира разругался с армейскими панчами, что он планирует сократить размеры армии, чтобы лучше контролировать ее, что Пешаура, укрывшийся у британцев, планирует с их благословения вернуться в Пенджаб, чтобы раздувать беспорядки.

Лал шлет мне послание за посланием, умоляя о встрече. Мне требуется вся сила воли, чтобы не отвечать. В качестве покаяния я клянусь, что в праздник Санкрант посещу гурдвару Дера-Сахиб и раздам щедрую милостыню беднякам в благодарность за наше выздоровление. Придворные повара готовят целые поддоны сластей. Мангла покупает у кабульских торговцев сотню шалей. Я запрашиваю в казне двадцать мешков серебряных монет.

В утро Санкранта я иду пешком, как положено религиозным сикхам, через всю крепость к воротам Аламгири. За мной следуют слуги с подносами и тюками. Автар сопровождает нашу процессию с горсткой стражников: просто формальность, ведь гурдвара находится прямо возле крепости. Слухи расходятся быстро, так что некоторые жены придворных присоединяются к шествию. За воротами нас ждет толпа. Люди приветствуют меня радостными криками.

Но меня ждут не только они, но и Джалла с большим отрядом вооруженных людей. Он преграждает мне путь.

– Рани Джиндан, что вы выносите из крепости?

Как он смеет меня допрашивать? Но я не хочу сейчас с ним спорить, поэтому отвечаю вежливо:

– Я иду в гурдвару вознести благодарность и раздать милостыню.

– Да, вам есть за что быть благодарной. – Ухмылка брамина вполне явно показывает, на что он намекает. – Но вы не имеете права вот так раздавать деньги из казны без разрешения дурбара. Сласти и шали можете взять, но монеты придется вернуть на место.

Я потрясена его дерзостью.

– По какому праву вы распоряжаетесь?

Он снова ухмыляется:

– Согласно полномочиям, которыми меня наделил раджа Хира Сингх.

Меня трясет от гнева. За много лет я видела, сколько правители тратят на охоту, пиры и куртизанок. В сравнении с этим двадцать мешков серебра ничего не значат. Каждый раз, когда Хира отправлял нашу армию сражаться со своими родичами, это стоило в тысячу раз больше, чем мое скромное пожертвование. Но я отказываюсь унижаться, споря с Джаллой, особенно на глазах у народа.

– Я возмещу казне расходы из тех выплат, которые мне причитаются, – говорю я. – Уйдите с дороги и пропустите меня в гурдвару.

Джалла меня пропускает, но сначала пересчитывает мешки с монетами. Толпа сердито перешептывается. Кто-то кричит «Позор!», другие подхватывают. Джалла никуда не торопится и делает свое дело. Наконец мне разрешают идти дальше.

Я заставляю себя не терять самообладания. В гурдваре раздаю дары и принимаю благословения грантхи, но в глубине души вся киплю: Джалла испортил мое мирное паломничество. Кланяясь «Гуру Грантх», я клянусь, что заставлю его – и Хиру – заплатить.

На следующий день я отправляю Автара в лагеря с тайным посланием: рани Джиндан и махараджа Далип хотят выказать свое уважение армии хальсы.

* * *

Мы с Далипом и Джавахаром выезжаем из крепости в закрытой колеснице без особых примет. Нас встречают панчи. Мне страшно: я собираюсь сделать самый рискованный шаг в своей жизни. Если получится, власть Хиры и Джаллы падет. Если не получится, буду уничтожена я.

Я не трачу времени на любезности и говорю командирам, что пришла попросить их исправить большую несправедливость. Я описываю, как Джалла попытался помешать мне раздать милостыню в гурдваре. Голос у меня дрожит от волнения. Я и не пытаюсь справиться с собой: хочу, чтобы командиры чувствовали мой гнев, чтобы стали его частью.

– Джалла и раньше меня унижал, – заканчиваю я. – Он клеветал на меня в дурбаре, пытался отнять у меня сына и не пускать ко двору. На это я не обращала внимания ради блага государства. Но теперь он оскорбил мои святые обеты. На глазах у всего народа унизил нашу сикхскую веру. Неужели можно оставить такую обиду безнаказанной? – Видя возмущение на лицах командиров, продолжаю давить: – Брамин весь раздулся от