Благовест - Алиса Клима

Вера рассматривала свои руки. Вот бытность… Вот действительность. Вот настоящая рука, с венами и прожилками, кожей и линиями. Есть еще эфир ее души… Почему ему она могла доверять? Почему нельзя было ему доверять? Как решить, кому и чему доверять в себе, если только тело очевидно?

Тело существует точно. Оно и есть ее существо на Земле. Где-то еще оно было неважно. Но сейчас, на Земле, оно было ею – Верой. «Я» было в нем. Оно и есть «Я». Ее тело не фантомно. Ее тело плакало и смеялось, страдало от боли и трепетало от удовольствия. Оно ело и пило, питало энергией мысли и чувства. Без него не могло быть проявленности ее в мире людей. Без него не было бы этих терзаний, ошибок, веры и поисков, дыхания и жизни. Без него не было бы ничего…

Значит, не все прозор и тьма? После разрушения всего иллюзорного все еще оставалось это тело. Оно не рассыпалось пылью ни когда ее душа болела, ни когда мозг метался в лабиринтах истин и заблуждений. Оно выносило все, что с ней происходило. И оно оставалось истинным в любой ситуации. Оно не приняло и не отвергло ни хитрости ее бессознательного, ни лжи ее разумного, потому что ему этого не требовалось для подлинной жизни. Для подлинной жизни ему необходимы только непреложные ресурсы: солнце, воздух, вода, немного пищи, движения и заботы.

Вера вспомнила банный день с Клавкой: как хорошо было просто в теле и осознании его! Как искренне оно говорило с ней каждую секунду бытия!

Тело было ее другом всегда! Возможно, есть тогда еще надежда? Может быть, она сможет научиться искренне слышать его голос и доверять ему? И может, его отклики станут в какой-то момент навигатором для ее действий и решений?

Как странно, что надо учиться быть в диалоге со своим телом… И даже если через мгновение разум снова возьмется за беготню по лабиринтам, она теперь хотя бы будет помнить о том, что есть этот искренний друг, готовый всегда прийти на помощь, – ее собственное тело, и что оно не призрак и не мираж, а сама жизнь. Она – Вера – и есть сама жизнь: ее форма, ее проявление и ее совершенство.

Вера смахнула слезы и не заметила, как уснула. Она уже не слышала, как поздно, ближе к полуночи, Федосья заходила в барак и позвала Инессу Павловну к Ларионову, и не знала, что Ларионов просил Инессу Павловну приглядывать за нею, Верой.

Инесса Павловна плакала потом ночью от необъяснимой благодати и безмолвно молилась – не словами, а какими-то квантовыми сущностями. Она чувствовала, что молитва сейчас была особенно услышана Богом, потому что незримые воины Его царства расставили все тропы, фигуры и метки на карте судьбы и потирали руки в ожидании истинного пробуждения человека в абсолюте высшего разума. В этом благовещенском состоянии молитва не могла быть не узнана волей Его творить саму жизнь.

Вера с того вечера как-то переменилась. Она почти не разговаривала с людьми, несмотря на прежнюю приветливость. Чувствовала нежность к людям и даже считала корыстолюбием отвлекать их, погружая в собственные внутренние диалоги.

Ее тяготил план с конюшней, и она не могла думать ни о чем, кроме того дня, который они задумали с Клавкой. Для Веры были непереносимы сомнения ни в его правоте, ни в его ошибочности. Все стало непереносимым теперь.

Она находила десятки причин как реализовать план, так и отказаться от него или хотя бы открыться кому-то кроме Клавдии. Даже если не самому Ларионову, то хоть кому-то. Постоянно комкала лист в кармане, то пытаясь его достать и отдать адресату, то разорвать и выбросить.

Когда Вера спрашивала свое тело, что «думало» оно, то хотела разорвать бумажку и отказаться от затеи. Но потом разум начинал гонять ее по витиеватым катакомбам обоснований своей правоты, и она подавляла голос тела. А потом еще больше мучилась оттого, что подавляла теперь уже известный лакмус истины в ней.

Почему голос ума был звучнее голоса тела, голоса самого проявления жизни?

Она не могла вырваться из капкана его установок. И ведь он же и предлагал ей выйти из силка, но Вера доверялась той его части, что лишь туже эти силки затягивала.

Парадоксальная зацикленность выматывала.

До заветного спектакля оставался день. Лиза Фомина показала Вере работу, о которой та просила ее в день последней репетиции.

Вера безрадостно кивнула. Она вошла в режим холостого хода. Усталость от мыслей ввела ее в состояние инерционного движения. Маховики все еще крутились, но внешняя энергия больше не производила этого движения; наступил инерционный момент.

Вера вызвала Инессу Павловну на разговор и спокойно и холодно попросила ее спрятать у себя бумагу, не читая. Знала, что Инесса Павловна не станет – это было в ней незыблемо.

Инесса тем временем решила не говорить Вере о ночном разговоре с Ларионовым. Наблюдала за ней и с трепетом думала о Ларионове как о чутком человеке: под глазами у Веры залегли круги; она снова потеряла вес, и лицо ее было особенно трогательным теперь, как в те дни, когда Инесса Павловна узнала ее на этапе. На душевную борьбу уходило много сил, и тело компенсировало их своими хрупкими резервами.

Накануне спектакля Ларионов уехал в Новосибирск и возвратился в достаточно приподнятом настроении. Он тоже был задумчив и немногословен в эти дни, но, казалось, не столь измотан и выхолощен мыслями, как Вера. Напротив, глаза его блестели каким-то уверенным светом, словно принимаемые им решения являлись для него если и не источником счастья, то источником надежды.

Борьба с педикулезом оказалась успешной, и Ларионов премировал деньгами и пайками заключенных, которые поистине самоотверженно ежедневно занимались дезинфекцией: людей, вещей, одежды, постели. Он воодушевленно сообщил Комитету, что спектакль на декабрь переноситься не будет.

Вера неожиданно начала предлагать все же перенести, и члены Комитета, как и сам Ларионов, не могли понять, почему она радикально переменила мнение.

Конечно, они не могли знать, что она просто этого дня боялась и пыталась всячески отсрочить его наступление. Но маховики были запущены уже не только в ее галактике, но и во всех остальных, независимо и одновременно. И на самом деле связаны всей предыдущей энергией в один поток, приложенный теперь на единый маховик, инерция которого была слишком велика для возможности