Благовест - Алиса Клима

– Ужели трудно просто ненавидеть, как вы меня, а нужно и обидеть? Где она, черт возьми?! – вторила Клавка суфлеру.

Заключенные загоготали. Клавка обливалась под маской холодным потом. Но мысль о том, что она может сорвать такую опасную и важную операцию, мобилизовала ее.

– Вере надо отдохнуть, – прошептал Ларионов Прусту. – Она сильно волнуется…

– Непохоже на нее, – улыбнулся Пруст.

– Она измоталась за эти месяцы и немного выпила перед спектаклем, – тихо ответил Ларионов, и Пруст смерил его теплым взглядом.

Волнение передалось актерам, занятым в сцене. Теперь задрожал голос Гермии-Польки. Мужчины переглядывались, не понимая, почему Елена вещала из-за кулис.

Гермия

Мрак ночи, убивая силу глаз,

Чувствительность ушей острит у нас;

Хоть он и ослабляет наше зренье,

Он слуху шлет двойное возмещенье.

«Мрак ночи, убивая силу глаз… – повторял внутренне Ларионов. – Где же ты, Елена?»

Клавка продолжала отвечать из-за задника.

Балаян-Загурская подошла к ней и жестами показала, что надо выходить на сцену. Клавка кивала и тряслась как мальтийская болонка. Но тут вдруг все бессонные ночи и репетиции поднялись в ней кипучей волной вдохновения и веры в свой талант и правоту их дела. Лицо Веры мелькнуло в паникующем мозге. Невозможно подвести!

«Дом кладут по кирпичу, а роль складывают по маленьким действиям!» – крикнул Ротенберг в ее голове словами Станиславского, и Клавка двинулась на сцену.

Гермия

Нет, я не верю; это все не так.

Елена

О, что я слышу! И она – мой враг!..

Елена остановилась и замолчала. Губина вдруг поняла, что тут суфлерить не стоит. Елена медленно шла вокруг Гермии. Потом прошлась мимо Деметрия и Лизандра и вернулась к Гермии. Это была самая долгая пауза в ее жизни и самая высокая нота сегодняшней игры. В зале стояла тишина.

Все трое, злую шутку сочиня,

Решили подло высмеять меня.

Елена присела в реверансе, как бы насмехаясь над тремя оппонентами, а потом обрушила раскатистое обвинение:

Бездушная, недобрая подруга!

Ты сговорилась, ты стакнулась с ними

Травить меня бессовестным глумленьем?

Елена бросилась к подруге, но резко остановилась и тихо закончила:

Наш пол, как я сама, его осудит,

Хотя обиду я терплю одна.

– Вера сегодня в ударе, – заметил добродушно доктор Пруст.

Елена

Нет, не проси напрасно.

С такою злюкой быть вдвоем опасно.

Для драки руки у тебя ловчей,

Зато вот ноги у меня длинней.

(Уходит.)

Гермия

Не понимаю, что такое с ней.

(Уходит.)

– Какая ты молодец! – радостно прошептала Полька Клавке за кулисами, принимая ее за Веру. – Ты – лучшая!

Клавка тяжело дышала под маской. Туника ее была насквозь мокрая, пот из-под маски лил по шее.

– Как эти черти играли в масках? – брякнула она.

Полька немного удивленно посмотрела на Клавку.

– «Не понимаю, что такое с ней…» – повторила Полька слова своей Гермии.

– Пойду глотну воздуха, – торопливо сказала Клавка и нырнула в левый карман к черному ходу.

Снова наступал выход Елены. Елена мчалась из-за левой кулисы.

– Ну-ка! – забасила Балаян-Загурская. – Выход сейчас, где шляемся?

Елена буквально ворвалась на сцену.

Елена

О долгая, томительная ночь,

Теки быстрей!

Свет, воссияй с востока,

Чтоб я могла бежать в Афины, прочь

От злых людей, чье сердце так жестоко!

Сон, верный друг тех, кто уснул скорбя,

Дай мне до утра позабыть себя!

(Ложится и засыпает.)

Елена лежала на сцене и дышала как коренник[60].

Наступил финал пьесы. На сцене остался Фимка и запел под гитару.

Пак

Если тени оплошали,

То считайте, что вы спали

И что этот ряд картин

Был всего лишь сон один.

Наше слабое творенье

Расцените как виденье,

И погрешности тогда

Мы исправим без труда.

Вам клянется честный Пак,

Что уж если, как-никак,

Дело обошлось без свиста,

Мы исправим все, и чисто;

А не то – лгунишка я.

Доброй ночи вам, друзья.

Вы похлопайте, а Робин

Вам отплатит, чем способен.

(Уходит.)

Инесса Павловна сыграла заключительные аккорды, и рабочие сцены под шквал аплодисментов потащили занавес. Спектакль состоялся.

Губина утирала глаза носовым платком; в зале стояли свист и одобрительное улюлюканье; зрители кричали «Браво!» и в какой-то момент принялись хлопать синхронно.

Из-за занавеса показались исполнители. По центру стояли три девушки в масках. Они на счет «три» сняли маски и косынки, и в зале снова раздался оглушительный свист. Каждый поклон сопровождался криком и комментариями. Артистов вызывали снова и снова.

– Даешь повтор! – кричали зрители. – Бис!

В конце на сцену поднялись Ротенберг и Инесса Павловна. Зал встретил их криками «Ура!».

В этом безудержном восторге искусства совершенно стерлись границы между зэками и администрацией, и никто в этот момент даже и не думал, что стоит на подмостках зоны. Благодарность публики не бывает менее значимой в зависимости от места, где живет и царит искренний, трепетный театр.

Ларионов аплодировал стоя. Все тут же последовали его примеру и повскакивали с мест. Грязлов поднялся нехотя. Он был рад, что пытка закончилась. Наконец актеры сделали финальный поклон и потянулись за кулисы. Балаян-Загурская задержалась и уже в просвете кулис повернулась к залу.

– А мы можем и повторить! – бросила она.

В этот момент левое крыло царицы все-таки отвалилось, и под свист, хохот и аплодисменты она удалилась с подмостков уже насовсем.

Глава 17

За кулисами стоял неменьший гам. Люди обнимались, смеялись, прыгали, были охвачены непреодолимой жаждой жизни и радостью, наперебой галдели, вспоминая казусы, ляпы и забавные моменты спектакля. Царило то чувство, когда в сердце нет ничего, кроме любви и благодарности.

Ларионов и Пруст тоже поднялись за кулисы. Там их встретили громогласным флотским «Ура! Ура! Ура-а-а!». Ларионов был смущен, как всегда, когда оказывался в центре внимания.

Он подал знак тишины.

– Все участники спектакля: режиссер, музыканты, актеры и рабочие