Благовест - Алиса Клима

– Я после конюха пришла – тут замок висел…

Грязлов подошел к стремянке, и она заскрипела под его весом. Вера и Клавка прижались к полу и зажмурились. Грязлов оглядел мансарду – повсюду было раскидано снопами сено.

– Этот Потап – балбес, – сказал он, спускаясь.

Потом отряхнулся и поправил гимнастерку.

– Чего молчишь? – рявкнул он. – У меня нет времени. Говори быстрее.

– Александрова сказала, что едет секретная комиссия, – дрожащим голосом заговорила Рябова.

Клавка провела большим пальцем по горлу.

– Что ты плетешь? – недовольно поморщился Грязлов. – Я не знаю ни о какой комиссии. Откуда эта шлюха начальская могла получить информацию?

Рябова потупила взор.

– Я не знаю, – взмолилась она.

– Хватит скулить, – сплюнул Грязлов и снова стал ходить вокруг стога. – Говори толком.

– Она сказала, что комиссия секретная, что случайно снабженец проболтался и что они будут снимать отпечатки у всех лагерных, включая администрацию, для какой-то серьезной проверки…

Грязлов вдруг схватил Рябову за шиворот и толкнул на стог.

– Она так и сказала?! – вскричал он. – Едут катать пальцы?

– Да, – заплакала Рябова.

– Заткнись, сука! – Он снова сплюнул. – И когда?

– С ее слов – на днях…

– Эта подстилка комиссара – как кость в горле! – Грязлов принялся ходить по конюшне, и лошади немного заволновались, словно чуя хищника. – Если бы эта сучка только ноги раздвигала под ним… А она вечно сует свой нос во все щели! Потаскуха московская… Твоему комиссару нравятся задиристые шлюхи, ты явно не в его вкусе, – захохотал он. – Ладно, – вдруг сказал Грязлов резко. – Вали отсюда и держи язык за зубами. Я должен запереть ворота.

Рябова схватила ведро и быстро ушла. Грязлов еще немного потоптался возле стога и тоже вышел, заперев за собой конюшню на висячий замок. Вера прижала палец к губам, делая Клавке знак, что Грязлов мог услышать их с улицы. Так они лежали в полумраке четверть часа.

– Как выбираться-то? – прошептала наконец Клавка. – Я чуть в штаны не наложила, когда он полез наверх.

– Я тоже.

– И что теперь делать?

– Интуиция подсказывает, что надо ждать…

– Чего?!

– Тсс… – Вера снова перешла на шепот. – Волк пошел на приманку. Осталось, чтобы захлопнулся капкан.

– Пока что нас в капкан захлопнули, – не унималась Клавка. – Ночь скоро на дворе. Поверка начнется, нас хватятся. Пойдут чесать лагерь, найдут тут, и Грязлов…

– Тихо! – Вера вдруг зажала Клавке рот. – Я чувствую, что это не конец… Если мы поднимем шум и начнем выламывать доски, он скорее нас схватит. И тогда мы завалим операцию и спугнем его навсегда. Он – матерый, я чувствую.

– Надо открыться Ларионову, – шептала Клавка.

– Поздно…

Клавка упала лицом в сено, потом перевернулась на спину, заложив руки за голову.

– Твоя взяла, – сказала она. – Идем до конца! А Рябовой бы темную устроить по-хорошему. Ссучилась, гадюка…

– Не время сейчас про нее думать! – Вера помолчала. – Знаешь, – сказала вдруг она мечтательно. – Не так я себе представляла конец года. Все равно человек надеется на чудо, на лучший исход.

– Ну, нас пока не подстрелили, как куропаток, – засмеялась Клавка.

– Пока нет, – улыбнулась Вера.

– Скажи честно, люди должны быть честными на краю пропасти. – Клавка вдруг повернулась к Вере. – Почему вы с Ларионовым до сих пор не вместе?

Вера смотрела перед собой, перебирая солому.

– Я знаю Ларионова с четырнадцати лет, – вдруг сказала она.

– Как это? – Клавка присела.

– Так. Влюбилась в него в Москве, когда он заезжал к нам с моим другом детства. Он сделал предложение. Хотел ждать. А потом ушел навсегда и забыл обо мне… И даже не вспомнил, увидав на зоне.

– И ты все это время молчала?!

– Инесса знает, и он с той зимы…

– Ну вы даете! – Клавка почесала макушку. – Так ты что, простить его не смогла?

– Не знаю…

– Ну ладно, допустим, простить не могла, но ты же любишь его, – просто сказала Клавка. – Все это знают.

Вера молчала.

– Я сама не могу в себе разобраться, – промолвила наконец она.

– А если бы он…

– Тише.

Девушки примолкли.

– Показалось вроде.

– Если бы он на коленях попросил прощения, ты бы простила? – сказала Клавка трогательно.

– Эх, ты – романтик с большой дороги. – Вера бросила в Клавку соломинку. – А еще меня зовут не Ирина… а Вера.

Клавка опустила глаза.

– Знаю, – сказала она, и Вера повернула ее голову к себе с вопросом. – Слышала пару раз, как Ларионов оговаривался… А как раскрылось?

– Я его московский подарок прятала под половицей в бараке. Вот. – Вера гордо оттянула брошь. – На пожаре он за ним, сам того не зная, полез в огонь… Где на зоне еще что-то спрячешь?

Вера обняла Клавку. Вокруг стояла тишина. Только лошади зафыркали.

– Шельма копытами землю роет, – сказала Вера, – будто больше нас знает… – И вдруг села. – Как я сразу не поняла – балда. Ай да Шельма!

– Что ты бормочешь? – недоумевала Клавка.

– Спускаемся, – скомандовала Вера.

– Как спускаемся? – изумилась Клавка, уже отползая задом к стремянке.

– У нас мало времени! Тайна «черного лейтенанта», похоже, раскрыта.

* * *

Приближалось время поверки. Инесса Павловна заволновалась – ни Веры, ни Клавки до сих пор в бараке не было. Все давно вернулись с нарядов, зэки пришли с лесоповала. Рябова сидела на вагонке, уставившись в одну точку.

– Наташа, – обратилась к ней Инесса Павловна, – ты не видела Веру и Клаву?

Рябова вздрогнула:

– Нет, они же в столовую как ушли…

– Да, да, как я сразу не подумала, – поспешила сказать Инесса Павловна. – Тебе нехорошо? Ты вся дрожишь…

– Я подмерзла в конюшне, – ответила Рябова.

– В конюшне? Ах да, ты же там в наряде была…

Рябова легла на вагонку и отвернулась к стене.

– Анна Ивановна, – подошла к Балаян-Загурской Инесса Павловна, – вы не видели вечером Александрову и Сердючко?

– Не было их весь день. Одна с утра ушла в столовую, другая исчезла ближе к вечеру, – ответила Балаян-Загурская. – Они же вечно мотыляются по лагерю и интриги плетут.

– Интриги?.. – повторила Инесса Павловна.

– А вы что, вчера не заметили? – понизила голос Балаян-Загурская. – Они за кулисами какие-то фортели с переодеваниями устроили.

– Вы про маски? – неуверенно и тревожно спросила Инесса Павловна.

– Вот именно, что про маски! – покачала пальцем Балаян-Загурская. – «Мрак ночи, убивая силу глаз… Чувствительность ушей острит у нас», – как сказал великий Вилли Шекспир в его бессмертной комедии «Сон в летнюю ночь»… Догадываетесь, о чем я? И неизвестно, – почти шепотом добавила Балаян-Загурская, – на зоне ли еще они… А по мне – пусть! Я в их возрасте тоже бы решилась. Куда вы?!

Инесса Павловна ринулась к своей вагонке и без раздумий достала бумажку, отданную ей