Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

собой он вез сына Томаса Стэнли, Джорджа, служившего ему разменной монетой. В Лестере его войско значительно пополнилось отрядами из северных графств, а также его придворными, прибывшими из Лондона.

Получив данные о месторасположении войск неприятеля, утром 22 августа Ричард двинулся на запад от Лестера, в сторону местечка Шентон. Он ехал с помпой, величаво восседая на кауром жеребце, в окружении свиты из высокородных господ; на голове его блистала золотом и самоцветами корона Англии. Впереди него везли высокий крест с эмблемой Йорков: исходящие по кругу от белой розы солнечные лучи.

Как и предполагал Стэнли задолго до этого дня, королевское войско превышало численностью армию Тюдора: десять тысяч против семи. Развернув свои силы с запада на восток, король разбил их на три части: правый фланг — копейщики, артиллерия, конница и лучники Норфолка (3000 человек), в центре — сам Ричард с пехотой и конницей (3000 человек), и на левом фланге — Нортумберленд (4000 солдат). Войска графа Ричмонда и Оксфорда, советника и знатока военного искусства, выступавшего в Войне Алой и Белой розы на стороне Ланкастеров (Алой розы), стояли юго-западнее, на Белой Вересковой пустоши.

Оксфорд первым двинул полки вперед, рассчитывая вклиниться в центр отряда неприятеля, но путь ему преградило болото. Обогнув его слева и боясь при этом нападения справа, граф приказал своей армии растянуться вширь и, вновь таким образом обезопасив себя с флангов, вдался клином с двухтысячным отрядом между Ричардом и Норфолком. Фланги прикрывали его наступление, не давая врагу взять графа в кольцо.

Завязалось сражение. Ричард, желая скорее покончить с ненавистным Ланкастером, немедленно послал гонца к Томасу Стэнли, стоявшему у Дадлингтона и прекрасно видевшему все поле боя. Вероятно, король и верховный камергер также видели друг друга. Гонец сообщил: если Стэнли не атакует врага, король казнит его сына. Лорд верховный констебль, не желая ввязываться в бой, ответил, что у него есть и другие сыновья. Услышав об этом из уст гонца, Ричард приказал сейчас же предать смерти Джорджа Стэнли. Того привели, поставили на колени, принудили склонить голову. Но палач не спешил исполнить приказ, повинуясь жесту одного из придворных.

— Государь, — сказал тот, — казнь будет более эффектна в конце битвы, на глазах у отца, а что победа ваша очевидна, в том, я полагаю, у вас нет сомнений. К тому же Стэнли может и одуматься.

Поразмыслив, Ричард согласился. Генрих тем временем потребовал от отчима ввести в бой свои силы; тем самым это означало преданность Тюдорам. Ответ поразил его. Стэнли передал, что он без промедления выступит, как только граф Ричмонд начнет сражение. Генрих в бешенстве вскричал:

— Да ведь оно уже началось!

А Стэнли ждал. Он не хотел преждевременно выступать на стороне пасынка и уронить тем самым себя в случае, если тот покинет поле боя. Он рассчитывал прийти на выручку в решающую минуту, когда в его помощи возникнет острая необходимость. Он желал удостовериться в неизбежном конце короля Ричарда, ибо в противном случае рисковал лишиться головы. Перестраховка, стоившая жизни многим воинам Оксфорда и Генриха Тюдора; тот вместе со своими телохранителями, среди которых были и трое друзей, находился пока в тылу.

Тем временем авангард армии короля под командой Норфолка начал стремительно продвигаться к югу, тесня пехоту Оксфорда, и впереди всех — сам герцог, на белой лошади, в доспехах, с мечом в руке. Его защищали с обеих сторон, а он, точно заведенный, беспощадно рубил воинов, не знавших, куда бежать от неизбежной смерти, да и не имевших возможности этого сделать, настолько тесно стояли копейщики друг к другу. Около десятка человек поразил уже Норфолк, и никто не мог ему противостоять. Бросились было на него нормандские рыцари, но герцог расправился и с ними, с четырьмя или пятью, а других взяла на себя его охрана. На него налетели валлийские конники, но он уложил одного, другого, третьего и по-прежнему продолжал свое смертоносное продвижение.

Генрих смотрел на это и бледнел на глазах. Впервые ему довелось видеть такую ужасную, безжалостную резню. И вдруг к нему, круто осадив коней, подъехали трое — те самые, которых регентша Франции называла своими друзьями.

— Этому без промедлений следует положить конец! — вскричал Этьен, указывая рукой на Норфолка. — Это деморализует наших людей! Смотрите, граф, иные уже бегут, а он догоняет и убивает их!

— Обычная повадка негодяя, который заслуживает только того, чтобы его повесили, — под держал друга Рибейрак. — Мы должны быть там, клянусь кривыми рогами повелителя темных сил! И мы сию же минуту отправляемся туда!

— Нет, я запрещаю вам! — выразил решительный протест Генрих. — Моему отчиму все видно, и он сейчас придет нам на помощь.

— Ваш отчим выжидает, ища выгоду для себя, — подал голос Ласуа. — А что до остального, граф, то запрещать вы будете своим детям, если только их отец не будет раньше этого убит. А своими детьми буду распоряжаться я, и вместо запрета я издам боевой клич моих предков, рыцарей-тамплиеров. — И, вырвав шпагу из ножен, он закричал: — Монжуа! За мной, мальчики мои, не посрамим честь и славу Франции!

И они втроем бросились в самую гущу схватки, туда, где безнаказанно бесчинствовал Норфолк, где полоскалось на ветру знамя с его гербом. По дороге Ласуа указал друзьям влево и вправо — его ученики вместе с нормандскими конниками должны были схватиться с охраной герцога, — сам же направил коня прямо на маршала. Тот усмехнулся, поглядев на одинокого всадника, — безумца в его глазах, — и, как обычно, сделав оборот клинком, обрушил его на неожиданного противника. Ласуа увернулся, в то же время ударив шпагой по доспехам Норфолка. Но это было все равно что пытаться мечом с одного раза свалить дерево. Маршал вновь замахнулся, но Ласуа и в этот раз удалось избежать удара; одновременно он искал глазами уязвимое место в доспехах герцога. И нашел его! В то же мгновение он выхватил левой рукой вторую шпагу.

Обе шпаги были не парадными, а боевыми — тот же меч, но гораздо легче, и меч этот не только рубил, но и колол; он жалил так, как не мог этого сделать его собрат, отныне уже прародитель. В совершенстве владея этим новым оружием, Ласуа имел преимущество над врагом, который бил мечом, словно цепом, а если и пытался колоть, то делал это весьма неумело, ибо не был знаком с мэтром Мароццо, ставшим пару десятилетий спустя знаменитым мастером искусства боя на шпагах и рапирах. К тому же колоть мечом — все равно что шить гвоздем вместо иголки.

Герцог вначале