Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

Анна снова повернула голову в ту сторону.

Девятилетняя принцесса Луиза Савойская, как и невеста Карла, воспитывалась при французском дворе. Ее матерью была Маргарита де Бурбон, старшая сестра Пьера де Боже… Взявшись за руки, юные принцессы побежали по усыпанной песком дорожке в сторону фонтана, вслед за ними с визгом понеслись щенки… Спустя семь лет у Луизы Савойской и Карла Ангулемского родится дочь, а еще через два года — сын; первая — королева Маргарита Наваррская, второй — король Франциск I. Ныне у каждой из двух девочек был свой «штат», собственный двор из девиц и благородных дам. Под их присмотром юные принцессы постигали науки, учились музыке, правилам этикета, искусству вышивания, рисования, танцам.

Анна вновь вернулась мыслями к политике. Ей будет чем платить солдатам: казна неуклонно пополнялась. Совсем недавно регентша прибегла для этих целей к сокращению придворного штата. Она попросила администратора (главного распорядителя двора) составить список должностей и зачитать ей. Тот, недоумевая, стал перечислять:

— Великий камергер Франции, Великий кравчий, Великий конюший, Великий камерарий, обер-церемониймейстер…

— Не так быстро, господин Роберте, не так быстро. По порядку. Итак, великий камергер, начнем с него. Кто у него в подчинении?

Администратор пошелестел бумагами, нашел нужную и принялся читать:

— Камердинеры, меблировщики, гардеробщики, цирюльники, обойщики…

— Сколько?

— Что «сколько», мадам?

— Сколько тех, других, третьих?

— Камердинеров четыре…

— Это много, сократить до двух.

— Но, ваше высочество, это члены знатных семей, их родственники будут недовольны…

— А казне нужны деньги для торговли, экономики, для войны. Сократить!

— Слушаюсь, мадам. Но… кого же?

— На ваше усмотрение. Дальше.

— Гардеробщики, семь человек.

— Достаточно и трех.

Распорядитель двора вновь заскрипел пером, делая какие-то пометки.

— Далее меблировщики, двенадцать человек.

— Меблировщики? У нас во дворце что же, часто ломается мебель? Или целыми днями приходится переставлять ее с места на место?

— Это на тот случай, ваше высочество, когда двор куда-то переезжает. Не будь их, кто же будет перетаскивать мебель?

— Те четверо, что останутся, а помогать им будут придворные, авось не отвалятся у них руки. Их, как мне известно, около двухсот душ? Немало. Видит Бог, число это можно убавить до одной трети. Но так как дворяне поднимут глас возмущения, в чем вы, безусловно, правы, то мы оставим всех на своих местах, при этом вдвое уменьшим жалование, хватит им и доходов с их земель.

— Но, ваше высочество, осмелюсь напомнить, что вами уже были предприняты известные шаги в этом направлении. Насколько мне помнится, это не вызвало восторга в кругу придворных. И вот теперь снова…

— Пусть влезут в шкуру простонародья и поймут, каково это, когда ежегодно повышается налог для третьего сословия. Кроме того, о чем уже сказано, — отменить всяческие подачки и пожалования, а пенсии снижать вдвое, исключая лиц, особо отличившихся в деле служения отечеству. Да, вот еще что. Перед отходом ко сну и после пробуждения со мной находятся всего три дамы, мои камеристки, кроме них две горничные. А сколько человек в это время при особе короля? И что они делают? Каковы их обязанности?

— О, ваше высочество, их много, может быть, даже больше, чем следовало бы. Ваш покойный батюшка боролся с этим, в последний год его правления ряд должностей был упразднен, но как только короля не стало, все вернулось на круги своя.

— Почему же вы мне об этом раньше не сказали?

— Потому что вы не спрашивали, ваше высочество.

— Это верно. Итак, называйте всех с указанием рода деятельности каждого. Начинайте, я слушаю.

— Однако я не буду называть фамилии, это утомительно. — И главный распорядитель двора стал перечислять: — Едва король просыпается, один подает ему сорочку, другой — чулки, третий — штаны, четвертый — туфли, пятый — жилет, шестой — камзол, седьмой держит зеркало…

— Что? — подскочила с места регентша. Гримаса негодования исказила ее лицо. — А нет ли, случаем, должности сдувателя пыли с туфлей монарха или подавателя надушенногоносового платка? Черт знает что такое! Вот на что уплывают деньги из государственной казны! Все, о чем вы сказали, господин Роберте, с успехом может выполнять один человек. Так мы и сделаем, клянусь всеми силами ада, как сказал бы Филипп де Рибейрак, будь он здесь, и человеком этим будет Этьен де Вержи! Остальных упразднить! В войско, в действующую армию! Сколько их?

— Десять человек.

— Какое жалованье получает каждый из этих бездельников?

— Около ста парижских ливров ежемесячно, мадам.

— Тот, кто их заменит, будет получать двести ливров, остальные деньги останутся в королевских сундуках. Итого получится около восьмисот ливров каждый месяц! Немедленно же позовите ко мне казначея! Впрочем, это успеется, а сейчас продолжим изыскания средств пополнения казны. Позже займемся теми, кто стирает, гладит, печет хлеб, проветривает покои. Полагаю, и здесь мы найдем немало лишних ртов.

Изыскания продолжались не один день, и это позволило снизить налоги с населения ровно на одну треть. Третье сословие, узнав об этом, благословляло своего короля; второе сословие роптало и морщило лбы.

Вспомнив об этом, Анна вновь мысленно вернулась к дочери Максимилиана I и остановилась, глядя на нее. Вот они вдвоем бегут обратно, и на руках Маргариты, раскинутых в стороны, хлопают крыльями с полдюжины голубей. Эта маленькая девочка уже снискала любовь всех жителей Тура и Парижа, довольных такой юной и прекрасной королевой, и Анна с чувством отвращения к самой себе подумала вдруг о том, что королевству придется расстаться с маленькой принцессой. Она напряженно пыталась поймать мысль, продиктовавшую ей это решение, но ничего не выходило: мысль ускользала, не желая оформиться в некую непреложность, но о ней навязчиво напоминал стоявший перед глазами образ брата, неотрывно связанный в ее представлении с благополучием державы. Образ Маргариты, к сожалению, не вязался с этим. Почему? Она никак не могла понять, почему же? Потому что до сих пор нет и, по-видимому, не может быть дружеских отношений у Франции с Империей?..

— Не соблаговолит ли мадам составить нам компанию? — вдруг услышала она и повернулась на голос. — Мы собираемся поиграть в жмурки.

Леонора де Борнель, она угадала. Счастливая девочка, она может позволить себе не думать ни о чем, кроме развлечений. Таковы и все они. Что если бы каждую из них — на ее место? До жмурок ли было бы тогда, когда с севера, насупив брови, косится на королевство Максимилиан Габсбург, а с запада не менее враждебно смотрят в ее сторону оба кузена Орлеанской ветви дома Валуа? Вот-вот взорвется пороховая бочка, но кто первым поднесет к ней фитиль: германец или бретонец?