Сестры Мао - Гэвин Маккри

На самом деле она думала: «Я оправдана. Я одержу победу, если уступлю вам по доброй воле. Ваша жестокость проистекает из вашего еще более сильного страдания. Вы делаете не что иное, как очищаете меня для моей предстоящей миссии по спасению Китая. Я, жертва, занимаю правильную сторону истории, и меня будут помнить, а не просто увековечивать. Моя ненависть превзойдет вашу; это вода, которую нельзя смыть, огонь, который нельзя потушить».

Поэтому я прошу тебя, мудрый муж, скажи мне, пожалуйста, что ты видишь, когда я описываю тебе это? Ты видишь больше, чем я, и дальше, поэтому, возможно, ты сможешь прояснить для меня эти события. Эта женщина, которую я помню по своему прошлому, – была ли то я? Или не была? Была ли она призраком, который принес злой ветер?

Литературные тексты говорят, что живые мертвецы по своей природе реакционны. Они настаивают на том, чтобы мир вернулся к тому состоянию, в котором он пребывал при них. Так вот почему она явилась ко мне? Чтобы потребовать, чтобы я вернула ей ее Китай? Если так, то ее визит был напрасным, потому что этого я сделать не могу. Я даже не могу дать ей свой Китай, если она этого захочет, потому что моего Китая тоже больше не существует. Сегодняшний Китай не принадлежит ни ей, ни мне, он принадлежит другим.

И теперь я спрашиваю себя:

Когда я умру, кого бы я навестила? Кому я явлюсь, чтобы потребовать возвращения моего мира? Кто виноват в том, что у меня украли Революцию? На кого я могла бы обрушиться, чтобы отомстить от своего имени? Я даже не знала бы, с чего начать. После столь долгой борьбы человек теряет способность различать, кто и что ему сделал. Когда богомол ловит цикаду, за его спиной уже сидит зяблик. Одно побеждает другое, и в конце концов мы все сводим счеты.

Ваша главная жена

Цзян Цин

Цзян Цин

1974

X

…Но от того, что она увидела, ее передернуло, словно она наткнулась на змею посреди дороги.

Она отпрянула от глазка и, почувствовав слабость в ногах, в темноте нащупала, куда можно присесть. Она чувствовала себя так, словно на плечи ей внезапно взвалили тяжелый куль с рисом. Ухватилась за стену, чтобы устоять, и чуть не сорвала висевшую там мантию придворного.

Пошатываясь, она ударилась головой о пустую птичью клетку и опрокинула ногой плевательницу. Ругаясь, она направилась к центру комнаты и нашла место, где хранились подарки от иностранцев: коробки с кубинскими сигарами от Кастро и выдержанным коньяком от Чаушеску [33]. Села на ящик и глубоко вдохнула, заглушив ощущения сладким запахом камфорного дерева.

Моргнув в темноте, она почувствовала, что впервые с самого детства ясно видит предметы. Жизнь вдруг предстала перед ней во всем своем значении. Она была внутри этой жизни, а не разглядывала ее через окно. Мысли, которые приходили ей в голову раньше, но анализировать которые запрещалось, теперь были очевидны и требовали ее внимания:

Мао умирает. Ты его потеряешь.

Айрис

1968

XI

…Внезапно закончилась третья бобина. Мелькнули и пропали в белом сиянии последние кадры. Моргая от яркого света, она без каких-либо эмоций слушала, как рыдает Ева, и ее успокаивает Дорис, гладя по спине:

– Все в порядке, выпусти это. На твоем месте я сделала бы то же самое.

И тут безо всяких видимых причин Айрис почувствовала все разочарование, муки, отчаяние детства, проведенного в тени сестры. Какого черта она рыдает?

– Что с тобой? – спросила она.

– Тсс, – сказала Дорис. – Не надо.

– Нет, я серьезно. Я хочу знать. Ты плачешь, потому что я заняла твое место в дурацкой пьесе? Что у тебя не было своего звездного часа? С тех пор у тебя было много моментов, чтобы это компенсировать, разве нет?

– Заткнись, Айрис, – сказала Ева.

– Я имею в виду, ты же не собираешься сейчас притворяться, что тебе было труднее, чем мне?

– Я сказала: заткнись.

– Папина маленькая актриса. Вытри свои чертовы глаза, пожалуйста, и дай нам всем передохнуть.

Ева вытерла лицо и уставилась на нее красными глазами:

– Ты чудовище, ты знаешь это? Как ты можешь так говорить со мной после того, что мы только что посмотрели? Что дает тебе право злиться на меня?

– Может быть, это как-то связано с тем, что ты без меня уехала в Париж?

– О боже, это твое новое оружие?

– Но ведь это правда произошло, разве нет? Ты уехала и бросила меня здесь. Свою сестру. Полноправного, обладающего правом голоса члена коммуны. А теперь, как ужаленная, ты возвращаешься домой и достаешь это семейное дерьмо. С какой целью? Ты ничему не научилась.

– Просвети меня, Айрис. Чему я должна была научиться?

– Ты действительно все еще считаешь себя жертвой? Ты вообще ничего не понимаешь. Я сделала это ради тебя.

– Прости?

– Я заняла твое место в «Трибунале Син-Сун», потому что пыталась тебя спасти.

Ева помрачнела:

– Спасти меня? От чего?

«От тебя самой».

– Ни от чего. Забудь.

У Евы был некоторый талант, но он был недостаточен, и это ее угнетало. Взяв ее роль в спектакле, Айрис спасла ее от унижения, которое открылось бы миру в слишком юном возрасте. От унижения, от которого она бы не оправилась. От унижения, которое разрушило бы ее амбиции стать актрисой. На самом деле если Ева и могла сегодня называть себя актрисой, то только благодаря вмешательству Айрис. По справедливости, она должна была быть ей благодарна. Ходить за ней на четвереньках.

– Я просто не могу поверить, что ты продолжаешь винить меня в том, что произошло, – сказала Айрис.

– А кого еще винить?

– Знаешь, дело не только в тебе, Ева. Когда я делала то, что делала, я не думала о тебе. О тебе бы я подумала в самую последнюю очередь.

– Это уж точно.

– Единственный человек, о котором я думала, была мама. Разве это не очевидно? Я пыталась добраться до нее. Ей я пыталась показать…

– Что показать? Что именно ты пыталась ей показать, Айрис? Тебе не на что жаловаться. Эта женщина тебя только баловала.

– Баловала? Это ты так называешь то, как она со мной обращалась? Она поступала со мной ужасно. И фильм это доказывает.

Ева перестала плакать. Ее лицо окаменело.

– Ты в своем уме? – спросила она. – В фильме не видно ничего подобного. В нем показано, как грязная соплячка идет туда,