Русская кампания Наполеона: последний акт (декабрь 1812 г. – январь 1813 г.) - Владимир Николаевич Земцов

Достаточно сдержанно, но без признаков какого-либо беспокойства насчет перемен в позиции Пруссии сообщал об отъезде прусского короля и его семейства Сен-Марсан. Барон Гарденберг, по его словам, отправился вслед за королем утром 23-го. Посла Австрии и самого Сен-Марсана пригласили следовать за Фридрихом-Вильгельмом. Сен-Марсан намерен отъехать в Бреслау в течение двух или трех дней. В Берлине должен будет остаться г-н Лефевр, секретарь посольства[1276].

Об отъезде короля Пруссии в Силезию вечером 22 января и о готовности Гарденберга отправиться следом 24-го сообщил в общем рапорте, составленном для Богарне, и Ожеро[1277].

Между тем даже тон берлинских газет тех дней не мог не внушить французам беспокойства. Еще 19 января в «Берлинише цайтунг» была опубликована обширная информация о действиях генерала Йорка, который вступил в соглашение с русским генералом Дибичем. Здесь же газета напечатала полный текст Таурогенской конвенции! Сообщалось о действиях генерала Массенбаха и, как бы демонстрируя объективность, о назначении генерала Клейста командиром Прусского корпуса, о миссиях Нацмера и Гатцфельда, отправленного в Париж с целью подтверждения перед Наполеоном взятых Пруссией на себя союзнических обязательств[1278].

Та же газета в номере за 23 января, извещая об отбытии короля Фридриха-Вильгельма и сопровождавших его лиц в Бреслау одновременно опубликовала приказ на день за подписью начальника штаба XI армейского корпуса Менарда о прибытии в Берлин большого количества чинов французской армии, что, в свою очередь, вызвало инциденты. Сообщалось, что, если в течение 24 часов по прибытии эти чины не представят приказы, определяющие их статус, они будут арестованы жандармерией.

Далее в газете шла информация о действиях русских войск за 15 января, о мерах по набору конскриптов во Франции, публиковались письмо Макдональда, адресованное Бертье из Тильзита 28 декабря, и даже сообщения из Лондона[1279].

Действительно, французскому командованию и французским дипломатическим лицам оставалось только одно: наблюдать за действиями прусского государственного и военного руководства, настроениями самих пруссаков и, не решаясь предпринимать каких-либо шагов, которые могли бы только обострить ситуацию, надеяться на то, что Пруссия окончательно и открыто не перейдет на сторону противника.

Последовательное продвижение русских войск предопределяло (наряду со все более выжидательной позицией Вены) действия и Австрийского корпуса. 23 января Шварценберг, получив последние сведения о движении русских, поделился своими размышлениями насчет перспектив развития ситуации с генералом Рейнье, находившимся в тот момент в Варшаве. По мнению Шварценберга, русская армия готовилась перейти Вислу и это с неизбежностью заставляло и австрийцев, и саксонцев перейти на левый берег реки[1280].

В целом ситуация для остатков Великой армии последовательно все более ухудшалась. Главный штаб по-прежнему делал все, что от него зависело. Бертье, все еще тяжело болея, фактически передоверил решение всех вопросов Монтиону. Последний продолжил выполнять решения императора об отправке во Францию маршалов Нея и Макдональда, генерала Жюно[1281], осуществлять передислокацию корпусов (III корпус должен был оставаться в Кюстрине, I передвигался в Штеттин; дивизию Лагранжа, находившуюся между Берлином и Штеттином, следовало отодвинуть в тыл); распределял кадры артиллерии и т. д.[1282]

В тот день Монтион получил рапорт начальника штаба инженерных войск П. Монфора на предмет неготовности крепости Модлин к использованию в боевых действиях. Согласно Монфору, в крепости требовалось произвести значительные работы, которые даже при наличии средств невозможно будет закончить до 1 июня. Более того, гарнизон, состоявший из 400 человек, в преддверии решающих событий был просто ничтожен[1283]. Монтион немедленно довел все это до сведения Богарне, запросив сумму в 700 тыс. франков для производства работ[1284].

Беспокойство вызывала и неготовность других крепостей к обороне, в частности Штеттина. Менард, начальник штаба XI корпуса, прямо писал об этом Ожеро, отмечая трения, которые возникают с прусской администрацией по этому вопросу[1285].

Стоит ли говорить, что французский военный губернатор Варшавы Дютайи думал о ближайших перспективах развития ситуации с большим беспокойством. Столица великого герцогства, которая еще некоторое время назад представлялась не только безопасным городом, но и важной опорной точкой для продвижения Великой армии в Россию, теперь оказалась фронтовым городом, находящимся под угрозой сдачи[1286]. 23 января Дютайи получил письмо, в котором содержалось мнение императора о необходимости обеспечить в Варшаве лошадьми 2 тыс. кавалеристов. Дютайи немедленно в рапорте на имя Бертье описал реальную ситуацию. По его словам, с 24 декабря по 1 января из Варшавы в Глогау и Берлин пришлось отправить 1102 безлошадных карабинеров и кирасиров, отчаявшихся получить лошадей в столице великого герцогства. Позже, 18 января, были отправлены в Берлин еще 18 кирасиров, покинувших госпитали Варшавы. По сведениям Дютайи, на 23 января в варшавском депо оставалось 953 человека и содержалось 588 лошадей. Он приказал назавтра, 24-го, отправить всех способных к службе и могущих выдержать путь людей и лошадей в Штеттин[1287].

24 января Платов отрапортовал Кутузову о полной блокаде Данцига[1288]. В тот же день казачьи бригады Иловайского 3-го заняли Нойштадт и Лауэнбург[1289]. Это означало, что казачьи части уже вошли в Померанию. Однако сведения об этом могли достичь Позена только дня через два. Именно так («сир, у меня нет никаких новых сведений о неприятеле») начал свое послание от 24 января императору Богарне. Однако он правильно предположил, что «движение неприятеля, скорее всего, будет со стороны Вилленберга». Далее вице-король сообщил, что отправил 150 тыс. франков для сооружения в Модлине палисадов, множества укрытий для солдат и магазинов и что Ожеро также озаботился обеспечением необходимых припасов на случай начала борьбы за Берлин[1290].

Значительно более подробные сведения сообщил в письме от 24 января военному министру Кларку его доверенное лицо адъютант майор Бальтазар. Он оказался в Берлине 23 января[1291] и уже на следующий день подготовил рапорт для своего шефа. По его словам, хотя Главная квартира Богарне к утру 25-го будет еще в Позене, но совершенно определенно ее нужно переносить ближе к Одеру. Часть Великой армии уже на Одере – I и III корпуса в Кюстрине, II – в Штеттине, а IV – в Глогау. Вице-король написал Ожеро, чей корпус занимал район Берлина, чтобы войска гарнизона и дивизия Лагранжа, находящаяся между Кюстрином и Берлином, приблизились к Одеру. Между тем Бальтазар прямо признал, что «войска разложились» и «дисциплину не соблюдают». Как иллюстрацию распада армии Бальтазар привел «грустный пример» 34-й дивизии, состоявшей первоначально из «прекрасных войск и силой в 15 тыс. человек», когда она приближалась к