Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Как твое здоровье, Василий? — спросил Кесарий.

— Так же, как и церковные дела, — ответил пресвитер, внимательно глядя на Кесария умными серыми глазами. — Кстати, о них. Я хотел бы, чтобы ты стал епископом Нисским, Кесарий. Это необходимо нам в настоящий момент.

Он вскинул голову, его мягкая рыжеватая бородка блеснула, словно пламя, в свете факелов, что держали подошедшие рабы.

— Кстати, о необходимостях, Василий. Я хотел бы, чтобы ты стал архиатром Сирийского легиона, — не замедлил с ответом Кесарий.

— Брат! О брат мой, пресвитер, колесница церкви и конница ее! — раздались причитания. Это Рира в сопровождении Навкратия незаметно подошли к разговаривающим. — Ты же изучал благородное искусство медицины, о брат мой Василий! Спаси Сирийский легион от летнего поноса! Кесарий просит тебя! Как там Гален пишет — «лиэнтерия есть быстрый выход пищи и питья, причем это все выходит таким же, каким было поглощено. Это отсутствие пищеварения, когда пища не претерпевает в желудке изменений ни в отношении своего цвета, ни в отношении состава, либо запаха, либо в целом какого-либо качества. Название происходит оттого, что внутренняя поверхность кишечника делается гладкой, и поэтому в нем не удерживается пища»…

У беседки под платаном раздался девичий смех. Келено и Феозва застенчиво поглядывали на мужскую компанию, но сомнений не было — они слышали все.

Василий молчал, кусая бороду.

— О брат мой! Пусть я стану жертвой за грех! — вопил Рира, воздевая руки и загораживая Кесария собой. Это выглядело особенно смешно — архиатр был выше его на голову. — Не губи Кесария! Я, я, я стану вместо него епископом Нисским!

— Смотри, братец, допрыгаешься — взаправду станешь, — пошутил Навкратий. — Привет, Василий! Как дела?

— Так себе, — ответил Василий, пожимая Навкратию руку. — Кстати, Крат…

— Я не буду епископом, — полушутя перебил его гигант.

— Я думаю, что мою общину монахов по египетскому типу и по написанному мною уставу лучше основать на том месте, где поселились вы с Хрисафием.

— Что-о?! — гигант отпустил руку Василия и отступил на шаг.

— Уединенное тихое место, уже обжитое вами. Ты мог бы возглавить общину…

— Так, Василий, — ответил ему Навкратий, уперев руки в бока. — Ты с дороги устал, наверное? Сходи-ка в баню для начала, поешь, а потом я тебе скажу все, что я думаю о твоих планах про всякие там египетское общины по твоему личному уставу на нашем тихом месте.

Но пресвитер сделал вид, что не понял легкой угрозы, прозвучавшей в словах отшельника-геракла.

— Общину может возглавить Агафон. Я предполагал, что ты откажешься, Навкратий.

— Агафон?! — вскинула Эммелия безупречные брови.

— Да, мама. Он ведет строгую, чистую жизнь, — спокойно ответил Василий. — Кесарий, ты, наверное, помнишь нашего раба Агафона? Он часто забавлял гостей за ужином, еще при отце. Отец его очень любил и дал ему вольную завещанием.

— И после этого наш Агафон-вомолох принял крещение и ушел жить в уединении куда-то в лес, представляешь? — покачала головой Эммелия. — Мы все так удивлялись. Кто бы мог подумать, что наш добрый весельчак всегда мечтал о философской жизни… Долго жил в лесу, но потом почти ослеп, и Макрина его забрала к себе в Понт.

— Впрочем, его место вомолоха в нашем доме с успехом занял мой младший брат, — добавил пресвитер, глядя на Риру. — Так что нас по-прежнему есть кому веселить за ужином.

— Помнишь лучшую пантомиму Агафона? — оживился Навкратий. — Рира ее отлично показывает. Уже показал тебе, наверное?

— Крат! — укоризненно проговорила Эммелия.

— Я потом тебе ее покажу, Кесарий, — весело ответил Рира. — Про то, как в бане закончилась холодная вода.

— Григорий! — зычно пророкотала Эммелия. — Постыдись хотя бы матери и сестер!

— Ну, я согласен, она немного неприличная, — важно сказал Рира. — Но про сирийца на рынке — вполне можно и при сестрах…

— Григорий! — повторила Эммелия с нарастающей угрозой в голосе. Потом, обращаясь к старшему сыну, она твердо произнесла:

— Василий, баня готова — пойди, освежись с дороги, сынок.

— Спасибо за заботу, мама, но я теперь моюсь не чаще трех раз в неделю, — не менее твердо ответил Василий. Эммелия обреченно вздохнула.

— Хочешь, чтобы на благовоние риз твоих сбежались все епископы ариан и бежали за тобой до самой Кесарии Каппадокийской, умоляя принять их в общение? — невинно и даже благочестиво спросил новоявленный мим.

— Рира, ты глупец, — тем же ровным тоном ответил Василий.

— Я цитирую Писание. Песнь Песней. А ты обозвал брата глупцом — и теперь подлежишь синедриону, — невозмутимо ответил Рира.

— Ну, хорошо, не желаешь в баню — пошли ужинать, — примирительно сказал, прерывая перепалку старшего и младшего братьев Навкратий, кладя свою огромную руку на плечо тщедушного Василия. — Идем, поешь хоть немного.

Эммелия благодарно взглянула на среднего сына и, отойдя, сделала вид, что отдает какие-то распоряжения рабыням.

— Знаешь, Кесарий, как дети, играя, пироги пекут? А потом кушают и старших угощают? Вроде ням-ням? — отчего-то вдруг начал громко и возбужденно рассказывать Рира Кесарию. — Я, когда у Каллиопы, сестры, в Армении гостил, с племянницами столько их пронямнямкал — и с укропом, и с тмином, и с медом. И все из одной и той же травы. «Дядя Григорий, скушай наш пирожок!» И куда деваться — ням-ням, да ням-ням. Понарошку. А то плач поднимут, и Каллиопа меня живьем, как вакханка, разорвет, что я их обидел. А Василий до сих пор такими пирогами питается. По-настоящему уже. Заигрался.

Кесарий слушал, но ничего не говорил. Наконец Рира смолк.

Кесарий и Василий сели за стол друг напротив друга, Навкратий, Рира и Хрисанф расположились вокруг них на пиршественных ложах с видом зрителей в театре.

Василий долго молчал, наморщив лоб. Братья тоже молчали. Навкратий усмехался в бороду, Рира беспокойно ерзал, то облокачиваясь на подушку, то нервно отщипывая виноградины от грозди. Только Кесарий спокойно ел курицу с оливками. Справившись с половиной блюда, он откинулся на пеструю подушку и спросил Василия:

— Как дела церкви, Василий?

— Все так же плохо, — ответил Василий ему.

— А как твое здоровье, Василий? — продолжил архиатр, словно и не спрашивал до этого.

— Нечем хвастаться, — пожал плечами худой пресвитер, и складка между его бровей стала еще глубже. — Увы, и церковь, и тело мое раздираемы болезнями — и нет исцеляющего.

Навкратий после некоторого колебания принялся, наконец, за курицу с оливками. Рира же сидел все так же — бледный и неподвижный, с мелкой испариной на лбу.

— Я считаю, Кесарий, что ты, как врач, сможешь помочь нам справиться и с тем, и с другим, — сказал Василий.

— Ты же раньше не просил у