Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Рира! — грозно воскликнула Эммелия. Феозва взвизгнула и закуталась по уши в покрывало матери — она еще не успела надеть хитон.

Григорий ритор, прижимая руку ко лбу, как персидский придворный на приеме у правителя, боком вошел в комнату.

— Ты видишь? — обратился он к Кесарию. — Вот так со мной здесь обращаются.

— Зачем ты явился? — нахмурился Кесарий, заслоняя поспешно кутающуюся в покрывало Феозву.

— Мне надо знать о состоянии здоровья моей сестры.

— Ей нельзя волноваться, а ты ее волнуешь.

— Я учился медицине, Феозва, разве ты не знаешь? — покровительственно спросил Рира.

— Одно дело — учиться, а другое — выучиться, — язвительно заметила Эммелия.

— Благородного искусства врачевания у меня никто не в силах отнять, — заявил ритор. — Келено и врачевание — мои законные супружницы!

— Мне нечего сказать тебе на это, — вздохнула Эммелия. — Как видишь, и Кесарию тоже.

— В Пифию? — продолжил прерванный диалог архиатр. — Можно, конечно… но дело не настолько серьезно, чтобы вам, тетя Эммелия, на это тратиться. Можно укреплять здоровье и дома — а там посмотрим, стоит ли ехать на воды вообще.

— Феозва, слушай внимательно! — сказала матрона, бросая огненные взгляды на сына, присевшего у ее ног на ковер.

— Надо сократить время занятий. Это первое, — сказал Кесарий, многозначительно глядя на Риру.

— Не сомневайся, Кесарион. Сократим, — заверила Эммелия.

— Далее, нужна правильная диэта. Необходимы игры, упражнения… игра в мяч, качели. Езда на лошади очень полезна, но я думаю, вы не разрешите Феозве ездить верхом, тетя Эммелия.

— Отчего же? — гордо сказала матрона. — Я сама в молодости любила покататься. Только надо не выезжать за пределы имения, чтобы наши сплетницы не чесали языками. Рира, ты ежедневно будешь ездить верхом с сестрой!

— Ладно, верхом так верхом, — хмуро ответил Рира, прикладывая к растущей с каждой минутой шишке на лбу серебряную ложку. — А на качелях и в мяч — увольте. Пусть они с Келено играют…

— Рира!.. — страшным голосом проговорила Эммелия. — Неужели ты… ты… ты… н а с т о л ь к о деревянный…

— Мама, что такого я сказал? — возмутился Рира. — Вы все уже не знаете, к чему придраться в моих словах! Сестра швыряется тяжелыми предметами, а ты…

— Как ты мог з а б ы т ь, черствое создание, — проговорила Эммелия, и ее прекрасные карие глаза неожиданно заблестели от навернувшихся слез, — как ты мог забыть, что твоя жена — беременна?!

+++

Феозва подошла к беседке и осторожно заглянула под сень виноградных листьев. Кесарий сидел, читая вполголоса какой-то кодекс.

— Да, дитя мое? — спросил он, подняв голову. — Тебе уже лучше сегодня? Вышла погулять?

— Кесарий врач… — пролепетала девочка, — простите мою дерзость, но… я решила прийти… по поводу того разговора.

— Какая же это дерзость? Я слушаю тебя, дитя мое.

Феозва стояла перед ним, сложив руки, как ученица.

— Кесарий врач! — Феозва глубоко вдохнула и выпалила: — Это правда, что мама и Григорий хотят меня с вами помолвить?

Кесарий в изумлении отложил кодекс и открыл рот, чтобы ответить, но Феозва его опередила:

— Мне нужно знать правду, Кесарий врач, — торопливо заговорила она, отбрасывая густые пепельные пряди, прилипшие к ее искусанным губам.

— Дитя мое… — начал Кесарий, протягивая к ней руку.

— Григорий думает, что я маленькая, что я ничего не смыслю в риторике и в писаниях Оригена… Нет, дайте мне закончить, Кесарий врач! — неожиданно требовательно сказала она. — Я… я очень вас уважаю, вы очень, очень хороший и умный, и Макрина вас… тоже очень уважает… — тут она несколько смутилась, но потом продолжила с прежней решимостью: — Но я не хочу замуж! Я хочу помогать Рире в его трудах. Он так многому меня научил! Он и, конечно, Макрина. Но Макрина сейчас занимается Ватрахионом… то есть Петром, — быстро поправила она себя, — потому что мы не можем нанимать частных учителей, а Василий… он очень честный, он сказал, что нельзя за счет церковной казны обучать своих родственников. А Григорий, знаете, Кесарий врач… он проводит со мной очень много времени. Даже теперь, когда он женился на Келено. Келено тоже очень, очень хорошая… Она крестилась недавно, она всегда хотела быть христианкой, а у них эллинская семья, и ей отец не разрешал… так она очень рада была, что выходит замуж за христианина, даже плакала от счастья. Она так переживает, что Рира ушел из чтецов…

Кесарий поднялся, подошел к девочке и, склонившись к ней, сказал:

— Дитя мое, Рира всего лишь неумно пошутил. Ни о какой помолвке и речи не шло.

— Правда? — просияла Феозва.

— Да — даю слово.

Девочка прерывисто вздохнула.

— Сядь же, дитя мое, — ласково проговорил он. — Я хочу тебе сказать — ты очень сильна в риторике. Григорий показывал мне твои упражнения.

— Я люблю учиться, Кесарий врач, — серьезно сказала Феозва. — Жаль, что девочек не отправляют учиться в Афинскую Академию или в Александрию.

— Жаль, — искренне согласился Кесарий. — Ты бы там блистала, Феосевия. И я вовсе не шучу.

Феозва, удивленная словами архиатра и тем, что он назвал ее полное имя, покраснела и сказала:

— Христос дал мне хорошую память и усердие. Я уже в три года могла запомнить имена всех сорока севастийских мучеников — тех воинов, чьи мощи в часовне на земле нашего имения.

— Вот как? — удивился Кесарий. — Ну-ка, давай вместе, я тоже их на спор в детстве как-то выучил, да вот, наверное, сейчас подзабыл. Кирион, Кандид, Домн, Исихий, Ираклий, Смарагд, Эвноик, Валент, Вивиан, Клавдий, Приск, Феодул, Эвтихий…

— Иоанн, Ксанфий, Илиан, Сисиний, Ангий, Аетий, Флавий, Акакий, Экдикий, Лисимах, Александр, Илий, Горгоний, Феофил, Дометиан, Гаий, Леонтий, Афанасий, Кирилл, Сакердон, Николай, Валерий, Филоктимон, Севериан, Худион, Мелитон и Аглаий, — уверенно закончила Феозва.

— У тебя великолепная память, дитя мое! — воскликнул Кесарий.

— Вы знаете, Рира — добрый, продолжила Феозва доверительно. — Он просто… просто легкомысленный. Так Макрина говорит. Вот, например, в прошлом году, когда я долго болела, он обо мне очень заботился, целые дни со мной проводил, рассказывал веселые истории, чтобы я не скучала. Они с Келено даже свадьбу отложили из-за моей болезни.

— Рира — хороший юноша, — ответил Кесарий.

— Вы думаете, у него это пройдет? — с надеждой спросила Феозва.

— Надеюсь, что нет, — не удержался архиатр от улыбки.

Феозва засмеялась.

— Я имела в виду — пройдет эта любовь к риторике и эллинской философии, и он вернется в церковь?

— Может быть, эта любовь и не пройдет, — ответил Кесарий, снова беря кодекс, — но если он вернется в церковь, неся с собою эту любовь, это