Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Наука хорошо говорить при помощи связных рассуждений, как пишет Диоген Лаэртский. Все знание, или философия, подразделяется на три части: физику, этику и логику. Логика состоит из диалектики и риторики.

— Неплохо. А из каких частей состоит риторика, сестра?

— Может, хватит, Рира? — спросил Кесарий, сочувственно взглянув на девушку.

— Ничего, Феозва все знает, просто немного робеет, — махнул рукой Рира.

— Нахождение, расположение, выражение в словах, запоминание, произнесение или действие, — не задумываясь, ответила Феозва. Щеки ее уже перестали пылать, и она говорила уверенно.

— А какой стиль нашей с тобой риторики?

— Аттический.

— Правильно, мы хоть и в Асии живем, но стиль у нас не азианский, а аттический. Как же мы доказываем наше слово?

— Примером и энтимемой, или риторическое умозаключением.

— Ну, приведи нам пример энтимемы, — кивнул Рира.

— «Если ты будешь говорить справедливое, тебя возненавидят люди, а если будешь говорить несправедливое — тебя возненавидят боги, поэтому не следует говорить политические речи; или: если ты будешь говорить справедливое, то будешь угоден богам, а если несправедливое — то будешь угоден людям, поэтому следует говорить политические речи».

— Рира, давай отпустим твою сестру покачаться на качелях в саду! — настоятельно предложил Кесарий.

— Ничего, это как экзамен у нас получается. Не перед мною же одним ей держать испытание, пусть покажет свои знания, которые она получила от меня, при двух ученых мужах, — облокачиваясь на ограду, проговорил Рира и добавил: — Что говорил Аристотель о ритме и метре в речи, Феозва?

— Речь должна обладать ритмом, но не метром, так как в последнем случае получаются стихи, — уверенно ответила Феозва, не сводя глаз с Кесария.

— Милое дитя! — рассмеялся Кесарий, протягивая ей зрелую золотистую грушу. — Ты в любой школе была бы среди первых учеников!

— А вы правда — из Нового Рима? — осмелившись, спросила она, когда взяла грушу из его рук.

— Да, Феозва, — опередил Кесарий Рира. — Ты поэтому так на Кесария архиатра пялишься, что мне даже стыдно за тебя? Феозва, ты ведь хочешь поселиться в Новом Риме? Я, как старший брат, говорил с Кесарием о твоей помолвке.

Груша выпала из разжавшейся руки девочки и лопнула, разбрызгивая сочную мякоть по мраморным плитам галереи.

— Сармат! — рявкнул Кесарий, успев подхватить сестру Риры, прежде чем она, став не румянее мрамора, упала рядом с грушей.

— Я же не сказал — «я тебя помолвил». Ты же отличаешь совершенное время изъявительного наклонения от сослагательного наклонения, Феозва? — оправдывался смущенный Григорий, растирая сестре ладони.

— Галл! Варвар! — говорил Кесарий. Он уложил Феозву на скамью и слегка плеснул на ее лицо воды из фонтана. Девушка открыла огромные, подернутые поволокой, серые глаза.

— Брат, — обреченно проговорила она, — ты же обещал мне, что я не выйду замуж и останусь с тобой… как личный секретарь… на всю жизнь…

— Сармат! — повторил грозно Кесарий. — Бессердечное существо! Да тебе варварские штаны носить, а не риторский плащ!

Его голос вдруг смягчился:

— Не бойся, дитя — твой брат неудачно пошутил. Тебе лучше? Вот и щечки порозовели… Выпей водички! Рира, подай воды! Живее! — рявкнул он на бывшего чтеца.

— Без штанов твоих я ходил и ходить буду, — заявил Рира, поя сестру из чаши и гладя по голове. — Просто, находясь в вашем с Навкратием грубом обществе, я сам огрубел и позабыл, что сестры — нежные создания.

Феозва улыбнулась брату и села на скамейке.

— Мне уже лучше, Рира, — сказала она.

— Что случилось, Григорий? — раздался громкий голос из сада, и вскоре стройная фигура Эммелии показалась на галерее.

— Все в порядке, мама! — бодро ответил ритор.

— Да, все хорошо, — слабо улыбнулась его сестра.

— Кесарий, умоляю тебя — расскажи мне, что случилось? — потребовала мать Риры.

— Тетя Эммелия, не тревожьтесь. Ваша дочь рассказывала нам свой урок по риторике — признаюсь, блестяще! — переволновалась и упала в обморок.

— Мне уже лучше, мама, — снова повторила Феозва.

— Григорий! — произнесла Эммелия. — Я просила тебя — не утомлять девочку! У нее уже второй обморок за неделю — а ты продолжаешь занятия с прежней нагрузкой. Мог бы и дать ей отдохнуть…

Эммелия подняла валявшийся на полу пергамент. Прочитав несколько строк, она устремила гневный взгляд на сына:

— Вомолох! Так ты заставляешь ребенка не упражнения делать, а свои глупости переписывать?!

— Тетя Эммелия, значит, у Феозвы в последнее время часты обмороки? — быстро спросил Кесарий.

— Да, Кесарий, да, — ответила волоокая Эммелия, нежно прижимая к себе свое младшее дитя, но обратив при этом свои гневные взоры на Риру, подобно тому, как Гера, по сказаниям эллинских мифов, смотрела на Гермеса. — Я хотела, собственно, попросить твоего совета касательно ее здоровья… хотела бы, чтобы ты, как врач, ее осмотрел…

— Мама! — испуганно вскрикнула Феозва.

— Что такое, дитя? Чего ты испугалась? Дядя Кесарий — врач, очень хороший врач. Мы никогда бы не смогли показать тебя такому врачу при наших теперешних средствах… Врачам можно показываться, в этом ничего плохого нет. Тем более, я буду с тобой, — успокоила ее Эммелия и добавила, обращаясь к Кесарию: — Может быть, Кесарион, ты осмотришь ее сейчас — чтобы не откладывать?

— Как раз тогда, когда припадок только завершился. Сможешь сделать самое верное заключение… — начал Рира.

— Помолчи, вомолох! — раздраженно прервала его мать.

— Конечно, тетя Эммелия, — кивнул архиатр.

— Тогда, Феозва, дитя мое — встаем… вот так… головка кружится? Пойдем потихонечку в мою комнату, — нежно заговорила Эммелия, помогая дочери встать.

Феозва что-то прошептала на ухо матери.

— Конечно! — загремела каппадокийская Гера. — Само собой разумеется! Григорий с нами не пойдет!

— Как?! Отчего?! — растерялся ритор.

— Догадайся! — язвительно вопросила Эммелия не хуже Либания, выступающего обвинителем в суде Кесарии Каппадокийской.

— Девочка стесняется тебя, болван! — резко сказал Кесарий.

+++

В комнате Эммелии было прохладно и тихо. Тяжелые ковры на полу и стенах приглушали шаги, свет едва пробивался сквозь окна, закрытые занавесями. Только одно из окон было от них свободно — то, рядом с которым разместились на кушетке Эммелия и ее дочь.

— Значит, у Феозвы тоже синкопы, как у… как у ее старшей сестры? — спросила Эммелия, тревожно приподнимая брови и обнимая Феозву.

— Да, тетя Эммелия, — кивнул Кесарий. — Счастье для вашей дочери, что она не хочет выходить замуж. Это не улучшит ее здоровья.

— А как же нам укрепить ее здоровье? — спросила Эммелия. — Может быть, стоит поехать на воды? В Пифию Вифинскую, например? Лаодикию? Или хотя бы в Ксанксарис?

Кесарий не успел ответить — скромная сероглазая девочка неожиданно схватила кидонийское яблоко, лежавшее на подносе, и с криком: «Уйди, дурак!» запустила его в сторону