Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Крат, что ты делаешь! — закричала подбегающая Эммелия. — Это же не мальчик! Ты забываешь, что Феозва — твоя сестра, а не брат!

— Петриона так не покрутишь, Макрина не позволит, — заметил Крат.

— Не надо его крутить, он Илиаду плохо знает, — кричала весело Феозва. — Лентяй он!

— Крат, у меня надежда только на тебя, — заявила Эммелия. — Не уходи пока в лес. С Феозвой надо кататься верхом для укрепления здоровья, а Рире я этого доверить не могу.

— Конечно! — согласился Крат. — Ему вообще такие вещи доверять нельзя. Пусть свои псогосы сочиняет.

19. О Василии, акридах и сирийцах

Сероглазая девушка в сбившемся темном покрывале диакониссы вбежала в пустую церковь Сорока мучеников и, задыхаясь, упала на колени у мраморной плиты. Ее пепельные волосы рассыпались по надгробию.

— Отец! — разрыдалась она. — Отец!

Лампады мерцали в полумраке, освещая надпись скромную надпись на мраморе: «Василий ритор».

— Послушай, отец, — сбивчиво заговорила девушка. — Это я, твоя Феклион. Ты узнал меня по голосу, несомненно… или что я такое говорю, ты ведь жив, и не закрыт этой плитой, но взираешь с высот Христовых и видишь меня, твою дочь, твоего первенца, которую ты так любил и любишь!

Она уронила лицо в ладони, касаясь лбом мрамора плиты.

— Я не боюсь смерти, не подумай. Но как же Петрион? Как я покину его? Я сейчас рассталась с ним, оставив у Филиппа патриция — как он плакал и хотел ехать со мной… Но это невозможно… Раз здесь Кесарий… Петрион еще дитя, он выдаст меня по своей младенческой наивности. Кесарий не должен знать, что я здесь! Отчего он приехал? Зачем? Искать меня? Я уже отказалась бежать с ним… тогда… когда он возвращался ради меня из Рима… После того, как утонул Платон… Нет, папа, ты не понимаешь, как же я выйду замуж, когда такое произошло… Ну, теперь уже неважно… Видишь, папа, у меня рак груди. Да, это точно рак. Его никто не может вылечить, это неизлечимо. Это гораздо хуже, чем синкопы. От синкоп можно просто умереть… в родах уж точно… но можно не выходить замуж, тогда дольше проживешь… как раз успею Петриона поставить на ноги. А ты и не видел Петриона, он такой славный! Он после твоей смерти родился, он Петр Постум. Но мальчишки наши его зовут Ватрахион до сих пор, представляешь, папа? Как же я оставлю наших ребят, и Риру, и Крата, и маму… и Феозву, конечно… Как же они без меня? Папа, сделай что-нибудь, чтобы я выздоровела! Святые мученики, Кирион, Кандид, Домн…

Дыхание у нее в груди перехватило, выпрыгивающее из груди сердце подкатилось к самому горлу и девушка без сознания упала на пол перед надгробием Василия ритора.

— Ну вот, нос расшибла, кровь идет, — донесся до нее словно через водную толщу чей-то голос. — Ну-ка… Ариадна! Ариадна, я — Дионис! Кровь, остановись!

Над ней склонилась молодая женщина с растрепанными черными волосами, едва повязанными чистым белым платком.

— Ну вот, — повторила она, вытирая лицо Феклы подолом своего хитона, сшитого из разных лоскутов. — Сердце у тебя больное. Бедная ты.

Фекла вдруг заплакала навзрыд, не в силах остановиться.

— Не плачь. Смотри! — сказала женщина торжественно. — Иисус Христос — истинный Бог, говорят. Это правда?

— Д-да… — прошептала растерянная Фекла. Она поняла, что это была Дионисия, рабыня Филиппа патриция, которую многие считали то колдуньей, то простой сумасшедшей. Дионисия всегда, в любую погоду, ходила босой. Босоногой она была и сейчас.

Дионисия вдруг прижала ладонь к груди Феклы. Та вскрикнула от неожиданной боли.

— Ну вот, если он сделает, как я прошу, то я скажу Салому — пусть меня крестит, — молвила Дионисия. — Только ты будешь со мной, хорошо? Я при нем раздеваться не стану, парням веры нет, они собой не владеют, коли страсть обуяет. Ты в диакониссы готовишься, вот ты мне и поможешь.

— Х-хорошо… — проговорила Фекла и добавила: — Если жива буду.

У входа в церковь раздалось ржание и собачий лай.

— О, вот и Саломушка, — удивленно подняла брови босоногая девица.

— Дионисия! — радостно закричав, подбежал к ним Салом. — Ох, госпожа Макрина! — воскликнул он, увидев сероглазую девушку и остановился в смущении.

— Саломушка, родной, не говори, не говори Кесарию! — умоляюще протянула руки к нему Фекла-Макрина. — Я знаю, что он приехал! Не говори! Я здесь, в церковной келье спрячусь!

— Госпожа Эммелия идет, а с ней госпожа Нонна и моя матушка! — зашептал Салом. — Нельзя, чтобы матушка Дионисию увидела…

— А Нонна — меня, — печально добавила Фекла-Макрина.

— Нас с тобой, подруга, колдуньями считают, — похлопала ее по плечу Дионисия.

— Хватит болтать, прячьтесь! — шепотом закричал Салом и почти затолкал обоих новоиспеченных подруг под алтарь. — Урания, лежать!

Огромная собака легла на пороге храма.

Салом опустился на колени и приклонил лицо к земле, молясь.

— Мы зайдем в церковь, поклонимся святым Сорока Мученикам, мы давно собирались, правда, Мирьям? — раздался голос Нонны.

— Ах, там Салом… Молится… — проговорила Эммелия. — И псина его страшная на пороге… Саломушка, отгони псину свою, дитя мое!

Но Салом не слышал. Он в который раз громко произносил, закрыв глаза и склонив лицо к коленям:

— Аввун дбишмайя![150]

Ниткаддах шиммух

тэтэ мальчутух

нэвэ совьянух

эйчана дбишмайя аб пара

ха ла лахма дсунканан

юмана

вушюх лан хобэйн

эйчана дап ахнан

шуклан хайявин

ула тъалан лнисьюна

элла пасан мин бишя

мудтуль дилух хай

мальчута

ухэйла

утишбухта

л’алам алльмин!

Амин.

— Он молится, — сказала серьезно Мирьям с сирийским акцентом. — Ху шавра тава.[151]

— Он очень набожный мальчик, — вздохнула Нонна.

— Хоть бы его Сорок Мучеников от этой колдуньи отвели… — проговорила Мирьям.

— Мирьям, ты не права, Дионисия его тогда исцелила, когда он при смерти был… — с упреком сказала Нонна и добавила: — Хорошо, что Макрина в Понте, слава святым мученикам!

— Да, она еще нескоро приедет… — произнесла Эммелия. — Ну, раз в церковь сейчас у нас зайти не получится, то придется мне, Нонна, рассказать тебе правду прямо сейчас. Пойдем к нам в дом — ты увидишь своего младшего сына!

— Кесарий приехал? — всплеснула руками маленькая диаконисса.

— Он самый!

— Ох, слава святым мученикам, бежим же к нему! — всплеснула руками Нонна и несколько раз перекрестилась на алтарь, видневшийся в глубине церкви.

— Ушли, — прошептал Салом, поднимая