Вечное - Лиза Скоттолайн

Мать нахмурилась:

— Марко? О чем это ты…

Отец поднял руку, не давая ей продолжить.

— Мы все скорбим по нашему Альдо.

Мать осенила себя крестным знамением.

— Конечно, скорбим. И всегда будем скорбеть. Упокой, Господи, его душу. Эмедио, пожалуйста, прочти молитву.

Марко молчал, пока Эмедио произносил молитву.

Отец кивнул, беря вилку.

— Давайте приступим.

Марко попробовал ягнятину, мясо оказалось сочным, с насыщенным вкусом благодаря анчоусам.

— Ну что, Эмедио, как вы там поживаете?

— Из-за войны мы в курии[103] очень заняты.

— У Италии дела плохи, — вмешался отец. — Мы потерпели поражение в Египте, нас вытеснили из Греции и Албании.

Марко был в курсе подробностей, и куда больше отца.

— Верно, но немцы оказались ценными союзниками. Роммеля и его Африканский корпус отправили в Северную Африку, чтобы ее отвоевать. Мой новый шеф говорит, что Роммелем восхищаются даже англичане…

— Марко, — нахмурившись, перебил его отец. — Успехи нацистов — не наши успехи. Мы — не немцы.

— Понимаю. — Марко забыл, что отец ненавидел немцев еще со времен Великой войны. — Я говорю лишь о том, что они нас поддерживают. Они вошли в Грецию и Югославию, их много в Палаццо Венеция. Я подружился с одним из помощников. Он моего возраста, зовут Рольф Страттен.

Отец, стиснув зубы, уставился в свою тарелку.

Мать молча ела.

— Так ты теперь дружишь с нацистами? — Эмедио взял газету, что лежала на стуле Альдо, и показал ему первую страницу. — Ты это видел?

Марко напрягся. Прочесть заголовок он не мог, но узнал фото города Любляны в Словении[104].

— Только взгляни! «Гордый обмен посланиями между Дуче и Фюрером». Что скажешь?

— К чему ты клонишь? — пренебрежительно отмахнулся Марко.

— Прочти, и все поймешь.

— Мне и не нужно. Как считаешь, откуда газеты берут информацию, которую печатают? Я работаю в Палаццо Венеция, брат. Я знаю об этой войне больше, чем ты. И нравится нам это или нет, но немцы — наши союзники.

— Хватит о немцах, — нахмурился отец. Марко страшился того, что придется сказать ему дальше.

— Папа, мой новый начальник очень интересуется тобой. Подозреваю, что сведения у него от Кармине.

— Кто такой Кармине? — влез Эмедио.

— Кармине — офицер ОВРА, который знает, что папа снабжает Массимо продуктами и деньгами. ОВРА это не нравится. Как и моему новому начальнику. Он мне уже несколько раз об этом говорил.

Отец прожевал еще кусочек мяса.

— Ну и пусть говорит, Марко. Это его обязанность. Так заведено у офицеров. Им важна лишь субординация. В Палаццо Венеция сидят шишка на шишке.

— Может, и так, папа, но нужно остановиться.

Отец, склонившийся над своей тарелкой, ничего не ответил.

— Ты хочешь, чтобы папа перестал помогать Симоне? — в ужасе переспросил Эмедио.

— Да. — Марко не испытывал сочувствия к семье Симоне. Он ни за что не простит Сандро, который предал его с Элизабеттой. Со временем боль не утихала, а становилась все сильнее. Как ни парадоксально, он скучал по ним обоим. За это Марко их тоже ненавидел.

Отец молча продолжал есть.

Мать не отрывала взгляда от тарелки.

Марко не унимался:

— Папа, если ты будешь продолжать помогать Симоне, у меня будут неприятности. Ты ставишь под угрозу мою карьеру.

Отец поднял голову и невозмутимо посмотрел на сына темными глазами.

— Сегодня праздничный день. Мать приготовила для нас угощение. Из уважения к ней и нашему Господу я спущу тебе с рук то, что ты тут наговорил.

Марко смело посмотрел на отца.

Мать закусила губу, но ничего не сказала.

Молчание нарушил Эмедио:

— Ты молодец, папа. Если можешь помочь Симоне, продолжай в том же духе. Гонения на евреев безнравственны.

Марко посмотрел на него.

— А как евреям помогает Церковь?

— Наш святой отец выступает против фашистов как раз потому, что они антисемиты. Если вы помните, не так давно, когда он был государственным секретарем Ватикана, он помог написать энциклику для немецких церквей — Mit Brennender Sorge. В отместку нацисты выступили против его избрания папой римским. Лишь Германия из всех стран не прислала своего представителя на его инаугурацию.

— Ты не ответил на мой вопрос. Что кардинал Пачелли, став папой Пием XII, сделал для евреев?

Эмедио нахмурился:

— Разве ты не слышал его наставление, которое сегодня передавали по радио? Он назвал войну «прискорбным зрелищем человеческого конфликта». А происходящее — «беспощадной и чудовищной битвой». Он просил проявить милосердие в тылу.

— Но была ли его проповедь посвящена евреям? Сомневаюсь.

Эмедио поджал губы.

— Это потому, что Ватикан должен сохранять нейтралитет. У нас есть опасения, причем обоснованные, по поводу коммунистической угрозы. Мы боимся, что, если святой отец выскажется слишком прямо, это приведет к расправе над евреями. И все же среди нас есть те, кто призывает Церковь предпринять какие-то действия, и я один из них. Я осуждаю Муссолини за расовые законы. Они причиняют людям безмерные страдания.

В груди Марко разгорелся гнев.

— Разве это не лицемерно — просить отца продолжать помогать евреям, когда Ватикан не шевелит и пальцем? Почему моя карьера должна страдать из-за семейства Симоне?

Эмедио распахнул темные глаза:

— С каких пор тебя тревожит карьера, а не судьба лучшего друга?

— Он мне не друг. Пусть к чертям проваливает, мне плевать.

— Марко! — Мать дрожащей рукой поставила стакан на стол. — Что на тебя нашло? Нельзя осуждать нашего святого отца, тем более в Пасху! Ты слишком легко примкнул к этим безбожникам…

Отец вновь поднял руку.

— Мария, позволь мне. Марко и Эмедио, сегодня неподходящий день для подобных разговоров. Хватит уже об этом.

Эмедио напрягся.

— Я просто пытаюсь понять, отец, когда Марко так сильно изменился.

— Я не менялся. Я всегда был фашистом.

— Ты обожал Сандро, а теперь от него отвернулся. Якшаешься с нацистами и выполняешь все, что говорит Муссолини.

— Муссолини всегда прав, — отозвался Марко и сам понял, что ответил словами из декалога. — А ты как смеешь обвинять меня в том, что я беспрекословно следую за нашим лидером? Как насчет тебя?

— Меня? Я священник. А ты в этой форме ведешь себя как шишка на ровном месте.

— Так же, как и ты в своей.

— Я служу Богу, — скривился Эмедио. — А ты кому?

— Дуче и Италии.

— Я слишком хорошо тебя знаю, братец. Дело не в любви к своей стране. Ты слишком любишь себя.

Уязвленный, Марко вскочил на ноги.

— Я мог бы и про тебя то же сказать! Идеальный сын, идеальный пастор, всегда следует правилам…

— Да что на тебя нашло?! — Эмедио тоже поднялся. — Твое сердце стало таким же черным, как твоя рубаха!

— Неправда! — Марко понял, что уже обходит стол, чтобы добраться до Эмедио, но тот, сверкая глазами, стоял