Фернандо Магеллан. Том 2 - Игорь Валерьевич Ноздрин

пеньковый трос, попытался подняться выше, дико закричал. Сил хватило лишь удержаться на поверхности. Он вопил без передышки, покуда у борта не появился перепуганный Сантандрес, тотчас убежавший за помощью.

Чтобы подтянуть Пигафетту к борту и вытащить на палубу, Хинес спустил ему конец второго троса. Антонио орал не переставая, не слушал советов, боялся выпустить из рук надежную веревку. Васко с Леоном спрыгнули в лодку, поплыли к итальянцу. На палубе показался адмирал. Послышался хохот.

Пигафетте чудилось, будто он по-прежнему тонет и лодка не успеет вызволить его из беды. Корабль покачивался, наклонял рею, и летописец с головой уходил под воду. Антонио отчаянно боролся за жизнь.

– Давай руку!  – Леон наклонился к нему со шлюпки.  – Порка Мадонна, как тебя угораздило свалиться?  – недоумевал соотечественник.

Антонио не выпускал канат. Леон ухватил его за шиворот, подтянул ближе.

– Васко, помоги!  – поднатужился итальянец.

Вдвоем они выудили рыбака из воды, перевалили в лодку. С палубы сыпались колкие советы. Антонио дрожал, выплевывал воду, причитал, словно побитый.

– Засунь пальцы в рот, чтоб стошнило,  – посоветовал Васко.

Лодка пристала к борту, Сантандрес спустил веревочную лестницу.

Путаясь непослушными ногами в выбленках, летописец вскарабкался на палубу, ничком повалился на обрывок паруса, долго лежал в обморочном состоянии.

Глава XXV

В гостях у Коламбу

«Поднять якоря!  – услышал Антонио голос Альбо, стук босых пяток о высохшие доски.  – Поставить паруса!»

Эскадра пришла в движение. Ожили палубы, матросы полезли на реи, заскрипели лебедки, встали у руля вахтенные. С русленей опустили лоты, промерили дно, нашли безопасный проход. Легкий вечерний ветер наполнил паруса – каравеллы взяли курс на юго-юго-запад между четырьмя маленькими островами[11]. Флотилия осторожно скользила по водам архипелага, внимательно следила за побережьем островов, проводила астрономические вычисления, составляла географические карты. Она не знала, что открыла архипелаг из семи тысяч островов, переименованный в честь Филиппа II из Сан-Лосара в Филиппинский.

Первые годы он упоминался как «Безопасная долина». В период с 1563 по 1565 год испанцы подчинили острова и удерживали их до 1898 года. Филиппинский архипелаг явился последней испанской колонией, получившей независимость. В XX столетии Хомонхон вновь привлек к себе внимание. В 1944 году 24–26 октября к западу от него американцы разгромили японский флот, заняли Филиппинские острова, кроме острова Лусон.

Историческая обстановка на Филиппинах к началу XVI столетия благоприятствовала миссии Магеллана. Архипелаг находился на стадии первобытно-общинного строя, лишь на Лусоне, Себу, островах Сулу сформировалось феодальное общество, раздираемое противоречиями, распрями с соседями. Развитию феодализма способствовало влияние империи Маджапахит, существовавшей на Яве до 1520 года. Индуистская империя яростно сопротивлялась вторжению ислама на архипелаг, но потерпела поражение. Создалась ситуация, когда прежние властители потеряли власть, а новые не упрочили свое положение.

В момент сумятицы и неразберихи на востоке появилась третья сила – флотилия Магеллана, пусть малочисленная, но оснащенная стальными доспехами и огнестрельным оружием, неизвестным большинству населения. Лучших условий для колонизации и христианизации островов нельзя было пожелать.

Годом раньше в похожей ситуации оказались войска Кортеса в Центральной Америке, а затем, в соответствии с чудовищной закономерностью исторического процесса, то же самое произойдет с Писсаро на южноамериканском материке.

«Индонезийские острова Калимантан, Тимор, Молукки, на которых побывают корабли Магеллана, также находились под влиянием империи Маджапахит,  – пишет П. Ланге.  – И там европейцы появились в то время, когда правившие прибрежными территориями островов феодалы стали освобождаться из-под вассальной зависимости империи и начали создавать исламские княжества. Этим объяснялись частые военные конфликты, о которых мы еще услышим и в которых примут участие испанцы. Если бы они встретили земли, принадлежащие государству с высокой культурой, и о которой свидетельствуют храмовые постройки Борободура на Яве, имевшие прочные связи с Китаем и Индией, вполне возможно, что им бы пришлось ограничиться ролью просителей».

* * *

Эскадра вышла с Хомонхона 25 марта, в первый день Страстной недели, и в четверг утром отшвартовалась у Масавы, где накануне ночью заметили огни. К флагману подплыла лодка с восьмью голыми татуированными гребцами. Удивленно разглядывая каравеллу с толпящимися на палубе людьми, туземцы описали широкий круг. Им приветливо махали руками, дразнили красными шапками, лентами, дешевыми украшениями, но индейцы проявили осторожность, не поддались искушению принять дары. Адмирал велел Энрике начать переговоры.

Уроженец Суматры приветствовал их по-малайски. Туземцы поняли его слова. На этом основании ученые считают первым человеком, совершившим кругосветное путешествие, слугу Магеллана.

Островитяне оживились, обрадовались, но отказались подняться на борт. Их смущал европейский вид Энрике, не отличавшегося от прочих членов команды. На помощь рабу пришел Пигафетта, вспомнивший все слова, записанные на Хомонхоне. Туземцы отплыли на безопасное расстояние, встали поодаль. Командующий приказал спустить на воду доску с подарками, отойти от поручней, чтобы аборигены безбоязненно забрали привязанную к ней шапку с бусами.

Островитяне мигом подхватили сокровища и пришли в неописуемый восторг, будто шапку можно было поделить на всех или носить по очереди, затем тотчас уплыли к острову известить властителя.

Прошло два часа. Солнце высоко поднялось над головой, нещадно палило корабли, насквозь прожигало палубы. Плавилась смола, пакля вылезала из пазов. Моряки спрятались под парусиновым навесом, растянутым между мачтами. В тени под парусом на слабом ветерке было чуть прохладнее. Море ослепительно светилось бликами, до боли раздражало глаза.

От берега отошли две баланги – большие многовесельные лодки с навесами из циновок. В самой крупной под пологом из листьев восседал владыка Масавы, красивый индеец средних лет. Его желтое тело цвета дубленой кожи украшала обильная татуировка. Черные жесткие волосы спускались до плеч, голову прикрывало подобие шелкового тюрбана, в ушах раскачивались массивные золотые серьги. От пояса до колен туземца обвивал кусок хлопчатобумажной ткани, расшитый яркими шелковыми нитками и стянутый по верху шнуром, на котором болтался кинжал с золотой рукоятью в темных ножнах из инкрустированного дерева. Охрана вождя щеголяла причудливыми рисунками, браслетами, оружием, отделанным драгоценным металлом. Светлые ткани или повязки из пальмовой коры прикрывали бедра. Баланги чинно приблизились к «Тринидаду», остановились в пятнадцати метрах, слегка закачались на волнах.

Энрике объяснил мирные намерения испанцев, пригласил властителя подняться на флагман, где находится могущественный щедрый вождь белых людей. Туземец понял малайца, ибо, как потом выяснилось, вожди на островах знали больше наречий, чем подданные, но рисковать не захотел, отослал к Магеллану вторую лодку с приказом придворным подняться вместо него.

Баланга послушно уткнулась в борт «Тринидада», пятеро воинов вскарабкались на палубу,