Фернандо Магеллан. Том 2 - Игорь Валерьевич Ноздрин

родственником. Они завтракали фруктами, запивали их вином, знаками выражали дружественное расположение. Касик хвастался подарками, показывал самородки золота величиною с грецкий орех и говорил, будто на острове много металла, нужно лишь просеять землю. Антонио зачарованно глядел на невзрачные кусочки, вспоминал слова Энрике, будто у властителя посуда и часть дома сделаны из золота. Какая часть хижины выложена драгоценным металлом, Пигафетта не понял, а Коламбу не отпускал его от «стола».

После завтрака за послами пришла шлюпка «Тринидада». Моряки поблагодарили властителя за гостеприимство, пригласили на корабли. При расставании пьяный хозяин в знак любви облобызал им руки. Подавив отвращение, гости повторили поцелуи и кубарем скатились вниз по лестнице. Сиау отправился на флагман выпрашивать подарки.

Магеллан обошелся с ним вежливо, нарядил в дешевое платье, насыпал в шапку безделушек. Внушая страх и уважение, пушка взорвала тишину, и вновь жарились в доспехах кирасиры.

С обеда пошла бойкая торговля. Туземцы приплывали на маленьких лодках, предлагали продукты, просили в обмен железо, ткани, стекло, отказывались от золота и серебра.

Примечателен случай, свидетельствующий о том, как испанцы узнавали у индейцев цену золота:

«Туземец принес нам миску риса со связкой из восьми или десяти бананов в обмен на нож, которому красная цена три кваттрина (мелкие медные итальянские монетки),  – записал Пигафетта.  – Видя, что туземец хлопочет о ноже, капитан позвал его, чтобы показать иные предметы. Он вынул из кошелька реал и собирался дать ему, но тот отказался. Он показал дукат, но туземец не взял и дуката. Капитан попытался предложить “доппьоне“, стоимостью в два дуката, но он решительно отказался от всего, требуя только нож. Капитан дал ему нож».

В тот же день на берегу индеец предложил моряку самородок величиною с крупную золотую монету в обмен на шесть стеклянных бус. Матрос помнил о запрете заниматься частным торгом, обратился за позволением к Магеллану и получил отказ. «Туземцы должны усвоить, будто мы ценим свои товары гораздо выше золота»,  – назидательно повторил адмирал.

* * *

В воскресенье, в последний день марта, день пасхальный, солнце взошло золотым яичком, неся радость воскрешения Христа. С вечера на кораблях стояла праздничная чистота, пахло ладаном. Ночью у алтарей не гасли свечи, сменялись капелланы, молились и плакали люди. Величайший праздник христианского мира совпал с чудесным избавлением от смерти, в этом моряки видели покровительство Всевышнего.

«Смертию смерть поправ»,  – растекалось по каравеллам, повторялось десятками голосов. Иисус погиб на кресте, искупил грехи человеческие, открыл дорогу в Царство Божие. Жизнь стала вечной, менялась лишь форма. Кому, как не морякам, схоронившим десятки друзей и ждавшим своей очереди, славить воскресение из мертвых? Ушедшие товарищи своею смертью попрали их смерть.

Легкий утренний бриз с океана навевал прохладу, путался в закрепленных на реях парусах. Над головой в серых комьях ткани просыпались белоснежные ангелы, отец Антоний слышал их пение. После болезни священнику часто чудились чужие голоса. Вызывая страх у окружавших, он разговаривал с ними. Приходили оставшиеся в Сан-Хулиане, пропавшие с Мескитой, живые с соседних кораблей. Сегодня францисканец слышал мелодичный тоскующий и вместе с тем радостный цветной звон. Он стал воспринимать звуки красками. Они менялись на протяжении дня, в зависимости от состояния души, от воинственных черно-желтых до возвышенных розово-голубых. Золотистый свет струился с неба, сливался с хоралами херувимов.

Нежно ласкалась вода, поглаживала шероховатые борта каравеллы, убаюкивала ее. С берега доносились крики птиц. Чайки пролетали над волнами, стремительно падали вниз, подхватывали рыбу. Звонко и резко – желто-красно – ударил корабельный колокол. Началась побудка. Люди празднично приветствовали друг друга, будто давно не виделись, обнимались, целовались, прощали старые обиды. Со дна сундуков вынули лучшие одежды.

На берег отправилась лодка с отцом Антонием и Энрике для приготовления на поляне походной церкви, где накануне решили отслужить пасхальную мессу Священник с матросами «Тринидада» натянул на жердях парусиновый навес над алтарем, принес из шлюпки подсвечники, покрывала, гирлянды бумажных цветов, изрядно помятых и поблекших, но еще ярких, напоминавших о родине. Пока матросы с францисканцем украшали пальмовыми ветвями навес, Энрике сообщил властителю о цели намеченного действия. Вечно пьяный Коламбу истолковал значение праздника по-своему, прислал в подарок две зарезанные свиньи.

В назначенный час грянули пушки эскадры. Шлюпки отчалили от кораблей, поплыли к селению, где в окружении настороженной свиты ожидали братья-касики. Шесть раз прогремел гром среди ясного неба, шесть раз дымок окутал жерла орудий, шесть раз воины Коламбу присели от страха, мечтая убраться восвояси. С полсотни вооруженных моряков в доспехах выпрыгнули из шлюпок, построились в колонну. Князьки подошли к адмиралу, обняли побратима.

Год назад под гром салюта испанское войско высаживалось на Землю Святого Креста для службы на берегу. Боже, как изменилась и поредела армия! Только четверть прежних участников больными и ослабевшими вышла из лодок. Поблекли доспехи, обветшала одежда, выгорел на солнце королевский штандарт. Исчезли офицеры, возглавлявшие колонну в полном боевом обличье с перьями на шлемах. Устало шагает Барбоса, тяжело прихрамывает Магеллан. Не стучат барабанные палочки, дробью веселя сердца, не голосят дудки, не звенят литавры. Нет толпы капелланов, сопровождавших плывущие на солдатских плечах скульптуры Девы Марии и святых апостолов. Лица людей утратили беззаботность и самоуверенность. Выстрелы пушек и блеск оружия свидетельствует не о силе, а о страхе перед голыми островитянами. Запугать, поразить, подчинить – цели пасхальной мессы. На берег вынесли стяг императора, нотариусы захватили бумаги для составления важных документов. В шлюпке «Виктории» лежит деревянный крест, чтобы зримо на века удостоверить присоединение Масавы к иберийскому государству.

Перед мессой адмирал окропил царьков мускусной водой, предложил занять почетные места впереди у креста. Властители послушно опустились на колени.

Антоний слабым голосом вел богослужение, шепелявил беззубым ртом. Распалялся, поднимался на цыпочки, сжимал кулачки, сухими желтыми пальчиками дирижировал в такт речи. Глаза францисканца загорались огнем, голос набирал силу, щуплое тельце крепло, воздействие на паству росло, подчиняло даже индейцев, не понимавших сути происходящего. Они подражали испанцам, молитвенно складывали руки, шептали, кланялись.

По вознесении тела Христа, мушкетеры устроили салют. Праздничная служба закончилась. Моряки поднялись с колен, пошли причащаться.

После двухчасовой литургии люди шумно переговаривались, разминали затекшие члены. Магеллан решил позабавить раджей, устроил турнир. Умело орудуя мечом и прикрываясь круглым щитом, облаченный в доспехи Барбоса с тремя моряками отражал дюжину нападавших испанцев. Затем предложили воинам Коламбу испробовать силу капитана. Выкрикивая и приседая, индейцы, со страшными выражениями лиц, тщетно пытались одолеть шурина адмирала. Под ударами толедского клинка крушились деревянные щиты, ломались копья, дротики со стуком отскакивали от брони. Падали поверженные туземцы, с ужасом прикрывали