Дассария - Абай Тынибеков

– Принеси еду и напитки, – повелел он.

Это был добрый знак. Тафуц мельком взглянула на Муццуя. Тот одобрительно прикрыл веки и слегка кивнул. Вскоре было подано много разного ароматного горячего мяса, свежего сыра и прохладного кобыльего молока.

– Угощайтесь. Вижу, у вас была нелёгкая дорога. День только народился, и нужно хорошо подкрепиться. К тому же нам предстоит долгий разговор, – подцепив красивым ножом кусок мяса, предложил шаньюй.

Тафуц, привыкшая всегда за трапезой вести себя вольготно, несмотря на разыгравшийся аппетит, вела себя очень сдержанно, понимая, что не время и не место азартно утолять свой голод, тем более зная и помня, что проявленное верховным властителем гостеприимство является всего лишь данью его уважения общепринятым устоям степи и не больше того.

Она осознавала, что всё главное в общении с ним последует позже и чем оно может закончиться, известно только ему, хозяину юрты и всех хуннов.

Закончив трапезу, дождавшись пока гости обмоют руки чистой водой, принесённой в большой бронзовой чаше, Мотун отпустил всю прислугу и продолжил начатый разговор, умело переведя его в доверительную беседу:

– Не скрою от тебя, Тафуц, жизнь Муццуя всего несколько мгновений назад висела на волоске. Я не склонен видеть каждого, кто желает появиться передо мной с какими-либо признания ми, и тем более верить ему на слово. Не считаю нужным и правильным делать это. Допускать расточительность драгоценного времени в моём положении непозволительно. Так получилось, что этот случай действительно имеет иное, особое значение. Всё, что ты сказала мне, достойно внимания и глубокого осмысления. Признаться, твоё появление довольно неожиданно для меня. Вижу, нелёгкая участь постигла тебя в прошлом. Из своего большого жизненного опыта я почерпнул и познал многое, в том числе и такое редкое человеческое качество, как самоотверженность. Только тот человек, кто хоть раз в своей жизни испытал тяжкую долю, но ощутил поддержку в эту пору, способен понять другого, оказавшегося в подобном положении, и протянуть ему руку помощи. Поверь мне и ты, Муццуй, понимание – это всего лишь сопереживание, и оно являет собой только часть благонамеренного порыва. А оказание своевременной помощи – это уже венец настоящего сочувствия, означающего полноценное и действенное участие в чьей-то судьбе. Вот ты, Тафуц, невзирая ни на что, сумела совершить и то и другое, а решиться на такой шаг может далеко не каждый. Для такого отважного поступка нужно обладать большим, доб рым сердцем и чистой, благородной душой. Видимо, у тебя случалось нечто схожее с тем, что произошло с Муццуем. Мне приятно видеть таких людей, как ты. Судя по нашим временам, такое явление – редкость. Полагаю, одна из его побудительных причин кроется в твоём отменном воспитании. Честь и хвала твоим родителям, кто бы они ни были. Надеюсь, живы они?

– Нет, великий шаньюй. Они умерли, – с сожалением ответила Тафуц.

– Жаль. Пусть покоятся с миром их души. Своё предназначение в этой жизни они исполнили сполна, народив на свет и достойно взрастив такое славное дитя, как ты, – Мотун выразил искреннее почтение усопшим.

– Благодарю тебя, великий шаньюй, за добрые слова в честь памяти моих родителей, – Тафуц была тронута его вниманием.

– Теперь скажу о главном, – шаньюй посмотрел на Муццуя. – Знаю, ты, Муццуй, ждёшь с нетерпением моего решения. Должен признаться, эту добропорядочную женщину ты нашёл и привёл ко мне не зря. Я снимаю с тебя обвинение в измене, полностью восстанавливаю тебя в прежних правах и возвращаю в число своих подданных.

Муццуй вскочил, тут же опустился на колено, прижав руку к груди, склонил голову перед властителем и взволнованно произнёс:

– Благодарю, великий шаньюй! Твоя милость воистину велика! Клянусь, моя жизнь принадлежит только тебе! Мои тело и душа – в твоей власти!

– Встань. Живи долго, вольно и достойно. Помни о сказанном тобой всегда. Видишь, я не убрал твой подарок, – шаньюй показал рукой на тигриную шкуру. – Это значит, я верил в тебя.

Муццуй поднялся. Он уже не знал, что сказать. Чувства переполняли его.

– Истинные слова признательности ты должен выразить ей, – шаньюй взглянул на Тафуц.

Муццуй повернулся к ней, вновь опустился на колено и проникновенно произнёс:

– Благодарю тебя, мудрая и смелая женщина, за всё, что ты сделала для меня.

– Не стоит. Я всего лишь поступила по зову своего сердца и получила не меньшую радость от проделанной дороги и благополучного её завершения, – спокойно и как-то обыденно сказала она.

Мотун не сводил с неё глаз. Он внимательно рассматривал её, вслушиваясь в её удивительный голос. Всеми своими манерами, неподдельными и величавыми, всем своим одухотворённым и очень женственным естеством она излучала спокойствие и тепло, невольно завладевая его душой. То, как она вела себя и как говорила, уже не могло быть не замеченным им. Теперь, когда он полностью освободился от бремени дум относительно судьбы Муццуя, он словно прозрел и впервые увидел её по-настоящему. Равнодушие, с которым он принял её вначале, вдруг куда-то бесследно исчезло. Он уже чувствовал, что желает видеть и слышать её как можно дольше. Всё, что ещё не так давно тревожило сердце и беспокоило душу, стало плавно отдаляться, освобождая сознание, теряя значение, превращаясь в нечто второстепенное и не столь важное. Он ощутил небывалый прилив сил. Ему почему-то захотелось, чтобы эта женщина не покидала его никогда и приняла участие и в его судьбе. Лёгкость, с которой он допускал эти мысли, вселяла в него уверенность в том, что именно так и должно случиться. Он совершенно забыл о своих летах и не думал о её возрасте. Что-то невероятно волнительное и трепетное колыхнулось в его груди, освежая всё его нутро, тут же мгновенно сменившись всетелесным жаром от вскипевшей крови и вновь вытесняясь и уступая место наплывам ледяного озноба. Улавливая в своём странном состоянии что-то очень знакомое, но так и не сумев понять его суть, шаньюй потянулся за чашей и большими, жадными глотками влил в себя её содержимое.

«Что это со мной? Как будто наваждение какое-то. Уж не обезумел ли я на старости лет?» – успокаиваясь, подумал он.

Муццуй и Тафуц молча сидели, украдкой поглядывая на него.

– Вот что, Муццуй, с тобой мы всё решили, а теперь передай начальнику охраны моё веление немедленно установить юрту для гостьи. Ей нужно как следует отдохнуть. После этого ты свободен, – шаньюй встал.

Разговор был окончен.

– Повинуюсь, великий шаньюй, – Муццуй взглянул на Тафуц, склонился и быстро удалился.

– Побудь здесь, Тафуц, пока не