Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– «Се от руки Христовы приемлеши я: виждь, кому сочетаешися, к кому приступавши и кого отрицаешися».

Глубокий покой. Головокружительная бездна черно-синей, почти фиолетовой пустоты. И тихое, земное: «вжик, вжик, вжик» – овечьих ножниц. Несколько светлых прядей упадают с его головы. Митрофан, проделав невеликую крестообразную дорожку в буйных волосах новопостриженника, кладет ножницы.

И звучит наконец имя, которое когда-то вытвердит вся земля, взятое по дню пострижения (память святых Сергия и Вакха. Но Вакхом вряд ли кого назовут на Руси!).

«Брат наш Сергий постригает власы главы своея во имя Отца и Сына и Святого Духа».

«Господи помилуй!» – поют, сдерживая голоса, иноки. Как бы ни была трудна дорога, что бы ни чуяли они допрежь, но величие мига сего захватывает и их, и потому сдержанные голоса звучат с проникновенною силой, западая в душу. Митрофан достает и расправляет власяницу, возглашая: «Брат наш облачается в хитон вольная нищеты и нестяжания». Затем на него надевают параман – четырехугольный плат с изображением креста.

«Приемлет параман во обнаружение Великого образа и знамение Креста Господня!» – приговаривает Митрофан, стягивая шнуры парамана. Затем ему через голову надевают рясу, с которой инок согласно обряду «вводится в нетленную жизнь, в полное послушание глаголам Господним». Один из братий надевает на него пояс. Варфоломея, нынешнего Сергия, облачают в мантию (паллий). Это – накидка, развевающаяся при ходьбе, словно крылья ангела. На голову ему натягивают скуфью и надевают клобук – «шлем спасения», на ноги – каллиги, кожаные сандалии, которые он, конечно, станет носить только дома. В лесу, на работе, все иноки ходят в сапогах – самой удобной на Руси обуви, помимо лаптей. И наконец Митрофан протягивает Сергию кожаные четки. Звучат заключительные слова:

«Брат наш приемлет меч духовный, иже есть глагол Божий в всегдашней молитве Исусовой, всегда бо имя Господа Иисуса во уме, в сердце, в мысли и во устах своих имети должен еси, глаголя присно:

– Господи, Исусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!»

Митрофан протягивает ему крест и свечу, с которой он должен простоять всю литургию.

«Рече Господь: аще кто хошет последовати Мне, да отвержется себе и возьмет крест свой и да последует Мне».

И паки:

«Рече Господь: тако да возсияет свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, иже на небесах».

В конце литургии, во время причастия Митрофан сам возьмет у Сергия крест и огарок свечи, дабы новопостриженник приобщился святых тайн. Всё.

* * *

Мы нигде не могли найти сведений о том, постригался ли Сергий в малую схиму или сразу в великую, как и о том, с другой стороны, чтобы Сергий когда-то постригался вторично, в великую схиму. Возможно, в его время чин пострижения выглядел несколько иначе и не имел столь строгих канонических разделений.

Трудно предположить, даже представить себе душевное его состояние после обряда. «Житие» сообщает, что Варфоломей-Сергий, принявши постриг и облачившись в куколь и мантию, так и остался в церкви, положив пробыть в храме семь дней, ничего не вкушая, кроме просфоры, врученной ему игуменом Митрофаном. Монахи, исполнив свое дело, ушли назад, причем игумен Митрофан проводил их до полудороги и объяснил, как идти далее, чтобы не заплутать. Для новопостриженника Сергия в эти часы не существовало уже ничего мирского. Он молился и пел псалмы, находясь в каком-то полузабытьи, изредка простираясь на полу, крестообразно раскинув руки. Он и спал в церкви, выйдя раза два лишь за малой нуждой, но и тогда продолжал повторять про себя: «Господи Исусе Христе, сыне Божий, по великой милости Твоей помилуй мя, грешнаго». Впрочем, спал Варфоломей-Сергий очень мало, скорее дремал, и непрерывно, пока стоял перед аналоем, пел псалмы. Есть ему не хотелось. Он иногда сосал-таки недоеденную просфору, но и вновь оставлял ее, откладывая посторонь. Пел каждодневную литургию с Митрофаном. Голова кружилась, не понять от чего, минутами он впадал в забытье и даже не замечал тогда игумена Митрофана, который вечерами заботно заглядывал в церковь, приоткрывая дверь, встревоженный столь долгим искусом новопостриженника. Меж тем Варфоломей на деле понял свое пострижение как смерть и переход в иной мир, духовное новорождение. Он молился и пел, и перед его затуманенным взором восставали и рушились призрачные миры, порою звучали неясные голоса, которые он временем готов был принять за хоры ангельские, порою же, пугаясь, думал, что это мара, блазнь, прелесть совращающих его бесовских сил, и тогда начинал еще прилежнее читать и петь святые слова.

Епифаний так передает со слов рассказчиков, а скорее даже и по собственному разумению подбирая, Сергиевы благодарения Бога в эти семь дней подвижнического искуса:

«Господи! Я возлюбил красоту дома Твоего и место вселения славы Твоей; в доме Твоем пребудет святость Господня долгие дни. Как вожделенны села Твои, Господи сил! Истомилась душа моя по дворам Господним; сердце мое и плоть возрадовались о Боге живом. И птица находит себе жилье, и горлица гнездо себе, где положить птенцов своих. Блаженны живущие в доме Твоем; во веки веков будут они восхвалять Тебя. День один во дворах Твоих лучше тысячи дней; лучше быть у порога в доме Бога моего, нежели в жилище грешников».

Перед нами молитвословие, составленное из отрывков разных псалмов (тут: 25-го, 83-го, 92-го), повторим, наверняка составленное самим Епифанием. За неделю можно было при желании перепеть всю Псалтирь, даже и не по одному разу. Это скорее некое обобщение, «настрой», в коем, по мнению Епифания, пребывал божий избранник. Повторим, Сергий иногда терял сознание. Как никогда, был он близок в эти мгновения к тому, чтобы, оторвавшись от всего суедневного, приблизить к Божеству и обрести видение нетварного света. Однако этого не произошло. В исходе седьмого дня игумен Митрофан решительно вступил в церковь и, встретив неотмирный недоумевающий взор Сергия, долго вразумлял его, что седмица уже исполнена, а ему, Митрофану, время двигаться к дому. Взяв юношу за руку, он привел его, спотыкающегося, в хижину и накормил жидкою кашей с ложкою тертой редьки вместо соли.

– Ночь эту останься у меня, – опоминаясь, попросил Сергий.

– Ночь останусь, а далее – не проси, недосуг! Там, не буду хвор, до снегов приду к тебе, сыне, обедню отслужить, а ты читай часы и прилежно молись!

Опять Сергий лежал на своем вотоле на полу хижины, слушая тихое посапыванье отца Митрофана, и все пытался понять, совершился в нем чаемый переворот и тела, и духа, которого он