Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

ВЯТСКИЕ ПОДОБНЫ Ветхозаветному народу израильскому. Корни наши тьмою повиты, потом окрещены мы в купели христианской, ей и будем верны.

Добросердечные, приветливые вятчане (вятичи, как кому нравится) жили бы и жили, но хлынули к ним, по выражению вятского архиерея, мутные волны ссыльных поляков. Отец мой вспоминал, что и поляки и, позднее, политические очень сильно развращали молодёжь. Учили курить, ставили постановки с поцелуями, учили девушек стричь волосы «под мальчика», чтобы в церкви стоять без платка, обрезывать косы, красить губы.

Думаю, что царское правительство, ссылая революционеров в Вятку, надеялось, что они в Вятке поумнеют, выучатся быть порядочными. Оказались они порядочными свиньями. И доселе имена улиц заляпаны их позорными именами. Но сами-то вятские что? Жить на улице Урицкого, Либкнехта, Люксембург, Володарского, Маркса, Энгельса – это что? Уже из-за одного этого никогда бы не стал жить в Кирове-Кострикове.

НОВЫЕ РУССКИЕ трясутся. Почему? Богаты же. Потому что они и не дома и не в гостях.

И ДАЖЕ НАД фермой крупного рогатого скота висел красный флаг. Повышал ли он удои, неизвестно, но очень возмущал огромного быка. Бык однажды оторвался от привязи и ушёл в Испанию.

ТАКОЙ МОРОЗИЩЕ в такой обжигающе солнечный день – это теперь такая редкость. Летят вспыхивающие алмазики снежинок. Снежинки сухие, просушенные морозом. Слеза течёт по щеке и превращается в льдинку. Так хорошо и трогательно вспоминаются такие дни детства. И обувка, и одежонка были плохонькими, а мы на лыжах, катаемся со снежных склонов. И не час, не два, целый день. Ибо по случаю морозов занятия в школе отменили. И ничегошенььки с нами, кроме хорошего, не происходит.

Летит сверху, взлетат на трамплине, хлопается с размаху на склон Вовка Шишкин, поднимает фонтан снежной пыли. В нём на мгновение возникает сине-красная радуга.

ПОЧЕМУ ИМЕННО России дал Господь такое пространство? Для выхода в космос? Не только. Потому что в России не умолкает молитва. Как солнце, продвигаясь с востока на запад, освещает пространство, так и молитвы: неусыпаемая Псалтирь, Проскомидии, Часы, Литургия, Водосвятие… Это очень важно. Очень.

ВАСЯ ЕВРЕЕВ не любил, но дорожил ими. Просил соседа: «Яша, хоть ты не уезжай. Кого ж я тогда буду не любить?»

БЛИЖНИЙ ВОСТОК, ресторан. Огромный шар, оклеенный осколочками зеркальных стекляшек. Скользящие разноцветные лучики. Певица-палестинка красоты необыкновенной. Зайчики света вначале освещают её глаза, потом лицо. В полутьме летают её руки, волосы взблескивают, колеблется стан, а голос звучит так, что кажется, это не сама она поёт, кто-то поёт для неё, восхищённый её красою.

А глаза не соблазняют, не манят, они спокойны. Мне переводят:

– Это песня мужчины, но поёт она. Про смуглую девушку. «Она – моё имущество, её любовь – это ад и рай. Весь влюблён, весь в плену, не могу выбирать». Беру всё враз.

ЯЗЫК У КОЛОКОЛА назвали языком очень точно: без языка колокол не говорит. Воду, которой обливали колокольный язык, давали пить детям, которые долго не говорили или говорили косноязычно. Интересно, что мне мама в детстве говорила: «Болтаешь, как из колокольчика напоенный». Потому что я очень быстро и безостановочно говорил. То есть, оказывается, ещё и так использовали колокольчики. Из них поили освящённой водой.

Язык Пушкина, язык Гончарова, язык Тютчева, какой чистый звук. А язык улицы, тюрьмы, жаргоны – то хрип, то бряканье.

МНОЖЕСТВО ПИСЕМ пришло мне после публикации рассказа «Семейная сцена». Особенно задели женщин фразы: «Женщина должна знать своё место» и «Главная забота женщин – загнать мужа в могилу, а потом говорить, что он был лучше всех». Всколыхнулись. «Мужчина сейчас отстаёт от женщин в развитии», «Вы хотите нас приковать к плите», «Товарищ автор, очень ворчливая у вас жена?», «Любовь и счастье – сферы общественного сознания, а вы написали галиматью», «Мы перестали быть тенью мужчин, мы сами способны отбрасывать её».

Безполезно, сто раз безполезно говорить, что у женщин своё место, и место очень тяжёлое. Но ведь и у мужчин своё место, и ещё потяжелее. А если женщина омужичится, а мужчина обабится, кому будет легче?

МИР ВО ЗЛЕ ЛЕЖИТ? Да кто его в это зло укладывал? Сам, как свинья, во зло, как в лужу, улёгся и лежит, хрюкает. Чем плохо свинье в грязи?

Поди докажи бандюге, что не так живёт, что грешно грабить, стыдно в шампанском с бабёнками плескаться. Ему и ботинки лижут. Вот и скажи, что будет его язык языки огненные лизать, в кипящей смоле ему трепыхаться. Атаман Кудеяр был один на сто тысяч. Раньше хотя бы юродивые обличали, сейчас где они? Если есть, кто боится их обличений?

В ранние века христианства не начинали причащаться, пока не было над чашей видимого схождения Духа Святого на Святые Дары. Сейчас, конечно, не меньше спасающихся, и не виноваты они, что им досталось такое время. Господи, спаси и сохрани!

ГРОЗА УСТАЛА. Гром, затихая, ходит вверху по сфере шатра небесного, ищет выхода, не находит, замолкает. Копит силы, возобновляет поиски. Ему подсвечивают слабые молнии.

До грозы хотел записать две фразы, которые когда-то благотворно подействовали на меня, гром и молнии отвлекли, и боялся забыть. Нет, помню.

Человек начинает умирать с момента своего появления на свет. Первым своим криком, а этот крик необходим, чтоб лёгкие заработали, убивает частичку нервных клеток. Но клеток этих столько даёт Бог, что их и за всю жизнь не израсходовать. Их даётся четырнадцать миллиардов, а расходуем чуть-чуть процентов. Так что смиримся с правилом: раз мы родились, значит, умрём.

Опять надо мной гром. Видимо, у него последняя попытка уйти за пределы неба. И вот думаю, глядя на церковный купол, освещённый закатным, ушедшим от меня солнцем, что же я познал в этих процентах? Понял главное – Господа, сотворившего миры видимые и невидимые, и Его власть надо мной и над подобными мне… То есть понял главное.

ДЕНЬГИ ЕСТЬ – охота жениться, денег нет – придётся разводиться. И ещё: Девушка злится – хочет замуж идти, жена злится – надо разводиться.

У НАРОДА ВЕРА, у интеллигенции идеи. Но сейчас уже где народ, кто интеллигенция? В молодом Лермонтове (1829 г.) говорит и то и другое: «От страшной жажды песнопенья пускай, Творец, освобожусь. Тогда на тесный путь спасенья к Тебе я снова обращусь».

БИЛЕТ ДО ЛОСИНООСТРОВСКОЙ, где было общежитие, стоил пятнадцать копеек. И их часто не было. Контролёры ловили. Мы: «Отец, да это же батон хлеба и две газировки. День жить». Потом уже и не ловили, здоровались. Картошка стоила десять копеек килограмм. Прогавкали мы коммунизм.