Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

– Полковник, пару кофе. – А мне: – Я ещё для озвучки текст напишу, ещё копейку сорву.

Тем временем боевой полковник пошёл и принёс кофе для рядового необученного.

Вот что такое форма.

Вспоминая Лихоносова

Виктор Лихоносов любил Россию пронзительно. Прочтёт что-то или услышит в защиту России, радуется, звонит:

– Крузенштерн в книге «Путешествие вокруг света», страница двадцать первая, пишет: «Мне советовали взять на борт иностранных матросов, но я, зная преимущественные свойства моряков Российских, коих даже английским предпочитаю, совету сему последовать не согласился». А Пётр-то, а? Голландцами пленён. Да для русских, что блоха, что слон. Что подковать, что по улицам водить.

Приедет, лежит на диване и вдруг сообщает:

– Жизнь прожить нужно так, чтобы оставить после себя богатую библиотеку.

– Да кому сейчас нужны богатые библиотеки? – возражаю я.

– Да, пожалуй. Тогда иначе: жизнь прожить надо так, чтоб было кому оставить богатую библиотеку. А? А? Так? Лучше?

Опять лежит. Вскакивает, садимся пить чай:

– Знаешь, когда погибла советская власть? В шестидесятые Шолохов подписал Письмо в защиту русской культуры. Когда ёрничанье, издевательство над русскими становилось нормой. И на этом письме появилась резолюция Брежнева или Суслова: «Разъясните товарищу Шолохову, что в СССР опасности для русской культуры нет». Почему было не появиться всяким хайтам, почему не топтать Шолохова. История с обвинениями его в плагиате была спланирована троцкистами. Исполнителя нашли. Непомерное раздутие своего величия у Исаича, вот и всё. Так-то, мои милые. Одна и та же операция – убрать, приглушить русских лидеров.

– Разве Шолохова не защищали?

– Кто? Уровень кафедры филфака. Кто слышит провинциальную честную шолоховедку?

Опять уходит к дивану, опять лежит. Опять вскакивает:

– Кто, кроме русского, ещё так напишет? А это не написано, это из устного народного: «Выросла верба там, где он родился. Яблоня выросла там, где убит. Дуб вырос там, где его могила».

И, как всегда, о своей самой больной теме, о Тамани:

– Пропала Тамань! Что такое терминал? Что такое Атамань? Для туристов? Для чего? Для денег? Кому они нужны? И туристы, и деньги. На ещё терминалы? Да что Тамань! Уже прощай, Краснодар! Скоро будет как новая Москва, чужой, холодный. Лица на улицах чернеют. Правильно Распутин написал: «Горит село, горит родное, горит вся родина моя».

– Так это из давней песни народной.

– Именно! А кто и когда слушает народ? Вышли мы все из народа и не вернёмся в него.

Народ. Народ сочинил: «Суслов, Брежнев и Подгорный водки напились отборной. А на утро, пьяны рожи, водку сделали дороже». Она тогда стала, кажется, не три шестьдесят, а четыре двадцать. Народ тут же: «Передайте Ильичу: нам и десять по плечу. – Но предупреждали: – Если будет двадцать пять, снова Зимний будем брать». – Вот это спорно: что, брать Зимний из-за повышения цены или из-за чего ещё? – Вдруг смеётся: – Передали мне на встрече в библиотеке письмо солдата домой: «Здесь такие ветры, что танки и трактора сдувает, они идут навстречу ветру зигзагами». Это, наверное, невесте. Чтоб посочувствовала. Таковы писатели: врут и ждут одобрения. Налей чаю покрепче. Новый завари. Погорячее. «Ты помнишь ли, философ мой, как розги ум твой возбуждали?» Там же, в «Фаусте» пушкинском о корабле, который везёт «модную болезнь»: «Всё потопить!» Быстро и хорошо. А мы эти корабли западные, европейские, не топили, а с цветами встречали.

Пьём крепко заваренный.

– Теперь не уснём.

– Вспомни Писание: «Бодрствуйте, да не внидите в напасть». Наливай!

Грамотная лошадь

В городе Кострома произошел удивительный случай: лошадь погрызла машину. Машина была белая, марки «Волга», именно в честь той самой реки, на которой стоял город. Управлял «Волгой» не костромской человек. Во время происшествия он за рулем не сидел – отсутствовал.

Машина стояла, стояла и лошадь. Тоже белой масти, но не железная, живая, по кличке Малютка. Её водитель, конюх Николай Михайлович, имя-отчество подлинные, как и вся история, тоже отсутствовал. Малютка была привязана рядом с «Волгой». Хозяин «Волги» вернулся к машине и обнаружил, что капот её исцарапан.

– Как, кто посмел, что такое, убью! – закричал он нескольким стоявшим мужчинам.

Однако никто из них не дрогнул, не взял на себя данный хулиганский акт, а один из них сказал разъяренному владельцу личного транспорта, что машину погрызла лошадь. Конечно, шутил.

Но тут на беду появился у лошади Николай Михайлович и стал отвязывать её. Хозяин машины подскочил к нему и ударил так, что у того слетела шапка с головы. Николай Михайлович ничего не понял, а на него уже замахивались в другой раз. Но тут мужчины оттащили «волговладельца». Тот шутник, что сказал про лошадь, закричал, что лошадь сделать этого не могла, не те зубы. Другие поддержали, указав на то, что привязка была короткой, и если бы даже зубы позволяли, лошади не дотянуться. Но хозяин «Волги», потерпевший материальный ущерб, плевался в сторону Николая Михайловича и кричал при свидетелях, его сдерживающих, что все равно убьет – и лошадь и её водителя.

Николаю Михайловичу такая обида досталась в жизни впервые. На старости лет при его-то заслуженной жизни, пятерых внуках, среди бела дня ни за что ни про что бьют по лицу! Всё в нем закипело, он рванулся отомстить этому бугаю, но и его схватили за руки.

Так их, стоявших в стартовых бойцовских позах, застал милиционер. Записал всё, что полагается записывать. Записал и свидетелей, которые, к их чести, не отказались свидетельствовать в пользу справедливости. Милиционер не велел владельцу «Волги» зациклевывать и закрашивать царапины, после чего приказал всем разъезжаться и расходиться.

Уехала «Волга», ушел милиционер. Оставшиеся мужчины судили-рядили: нет, не могла, никак не могла лошадь укусить фару.

– Если бы оглобли были резиновые, – рассуждали они, – тогда да, возможно. Да и то…

– Э-э, Михайлыч, – заметил один, – да у тебя щека напухает, к утру глаз заплывет.

Николай Михайлович чувствовал боль, но главное – нестерпимо жгла обида.

– В суд подам, – сказал он.

– И верно, и следует, – поддержали его. – Приехал с Кавказу и хлещет по морде. Ну-ка бы ты поехал туда и там бы стал всех по мордасам хлобыстать, чай бы не очень им понравилось.

Выпил с горя Николай Михайлович, отвел Малютку в конюшню, выпил еще да и махнул рукой: чего он будет по судам ходить! Решил плюнуть на это дело.

Дома на него набросилась старуха, заметившая отклонения от его естественного облика. Он отвечал, что была серьезная причина.

– А вы чего угодно найдете, лишь бы нажраться.

– Была очень серьезная причина.