Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

он не познакомился с Арсением раньше! Более близкого по духу, более влюблённого в искусство человека Александр Лазаревич не встречал за свою неизбежно подходящую к концу жизнь.

Глаза Арсения сразу указали ему на его ошибку. Нет, не Льву Семёновичу он доверит самое важное. Лев Семёнович – замечательный человек, но он утомлён жизнью, как и сам Лапшин; здесь они никого уже не исцелят. Свою миссию они выполнили! Или пропустили. Или не успели воплотить! Какая теперь разница!

А Арсений весь соткан из надежд, из желания всё исправить.

Он рассказал ему то, что опасался открыть много лет. Рассказал не для того, чтобы оправдаться. Он давно в этом не нуждался. Рассказал, чтобы Арсений на время превратился в него и вместе с ним простил ту, кого он, как выяснилось, знал с детства.

Он наблюдал, как машина, увозившая Арсения и Льва Семёновича куда-то в декабрь, пропадает из виду.

Снова пошёл снег.

Ему казалось, что он идёт внутри его.

Арсений трясся в вагоне метро. Он думал о чём угодно, только не о том, что ему только что пришлось совершить. Он злился, что вот уже сутки, как не говорил с Викой, сердился, что ему ещё предстоит забирать свои вещи в камере хранения на Ленинградском вокзале, нервничал, что Петька наверняка предложит выпить, а ему всё это сейчас на редкость некстати.

Он не успел сформировать отношение к тому, что поведал ему Лапшин, но выполнил его поручение с ученическим прилежанием, не сомневаясь в правильности поставленной задачи.

До метро «Аэропорт» он доехал быстро. Знакомый с детства дом долго искать не пришлось.

Генриетта Платова открыла дверь так, будто стояла в прихожей и кого-то ждала.

– Бог мой! Арсений! Как ты здесь? Что-то с папой?

Откуда она знает про папу? Мелькнула мысль, но не задержалась.

– Генриетта Платова! Александр Лазаревич Лапшин просил передать вам, что он вас прощает, вы можете отныне жить без чувства вины перед ним. А с остальными – с Прозоровой, с Сениным-Волгиным – вам надо будет разобраться самой.

Он не стал дожидаться её реакции. Трусливо развернулся и быстро-быстро ретировался. Он не слышал, как сильно и отчаянно хлопнула входная дверь её квартиры. Он вышел из подъезда раньше.

Петька, как и ожидалось, приготовился к встрече с другом. Он жил вместе с мамой и бабушкой в Тихвинском переулке.

Женщины постарались на славу. Стол ломился от блюд. И, увидев такое пиршество, Арсений признался хозяевам, что проголодался не на шутку.

Хозяева обрадовались.

Радость голодному гостю – признак отечественного гостеприимства.

Женщины посидели с друзьями для приличия немного и удалились.

Армейские друзья болтали допоздна и не могли насытиться общением. Арсений позвонил деду и предупредил, что ночевать не придёт, останется у товарища.

Лев Семёнович устало поблагодарил, что тот не оставил его в неведении, и сообщил, что от матери нет никаких вестей и он очень волнуется. Арсений неумело успокоил его:

– Не волнуйся, дедушка, завтра она непременно сообщит о себе.

Петька, разумеется, был в курсе семейных историй своего друга: в армии откровенность – единственный способ общения с теми, с кем ты держишься вместе.

И сейчас Арсений, который всё же выпил водки, раскрывал перед товарищем шаг за шагом картину прошедших двух дней, где вся боль так накалилась, что растеклась повсюду, всё выжигая на своём пути (о тайне Лапшина он, конечно, умолчал. Композитор взял с него клятву, и он намеревался её соблюдать).

Петька слушал тихо и внимательно. Чем больше Арсений открывал подробностей, тем Петр чаще курил. Севастьянов не обижался, что Арсений не поинтересовался, как у него дела и как он жил эти восемь лет. Он всегда помнил, как тот пришёл к нему на помощь, когда грубость, жестокость и идиотизм армии почти уничтожили его, и нынче, видя, как друг нуждается в нём, искал способ быть ему полезным.

Наконец Арсений, до этого смотревший в основном куда-то в пол или себе на руки и только изредка поднимавший глаза на собеседника, направил свой выжидающий взгляд на хозяина квартиры.

– Ты знаешь, – начал Петя, поняв, что молчать больше нельзя, – конечно, может, я и не прав, но мне думается, твой отец был бы рад, если бы ты не терзал свою мать, простил бы её, этого Волдемара, и все бы зажили без чувства вины. Это только от тебя зависит. Понимаешь?

«Тоже мне, нашёлся Исусик! – Арсения рассердила тирада друга, хоть он и не подал виду. – Сам-то он простил тех, кто над ним измывался в армии, пока его не перевели к ним в оркестр? Мне сломали жизнь и продолжают ломать. А мне их прощать?»

Но ссориться не было никакого смысла.

– Ладно. Иди, покажешь, где ты мне постелил. – Арсений допил водку. – Поздно уже!

Ему долго не спалось. То, что сказал Пётр, не шло от него прочь. «Всё зависит от тебя. Понимаешь?» А вдруг так оно и есть?

Воскресенье привычно переходило в понедельник. Новая неделя готовилась к старту.

Недели зимой тянутся медленнее, чем летом. Всем хочется, чтобы день начал хоть помалу, но прибавляться. В зимние семь дней умещается намного больше, чем в летние.

Арсений Храповицкий, вернувшись в Ленинград, обнаружил несколько новых обстоятельств.

Первое, что он увидел, выйдя из здания вокзала, была красочная афиша концерта пианиста Семёна Михнова.

До концерта оставалось шесть дней. С фотографии на афише его учитель будто вглядывался именно в него. Кто-то другой внутри рассудил, что надо обязательно выпросить у Катерины контрамарку, поскольку ажиотаж как пить дать ожидается гигантский.

Вторым его открытием стало, что Вика больше не живёт в его квартире на Лесном. Она забрала все свои вещи. Так поступают, когда не собираются возвращаться ни при каких обстоятельствах. Он позвонил ей на работу, но и там ничего о ней не ведали и страшно беспокоились.

Арсений не расстроился. Сил расстраиваться неоткуда было взять.

Он поискал глазами какую-нибудь записку от неё. Безуспешно.

«Всегда была со странностями, – заключил Арсений. – С этими её разговорами, что мне ничто не мешает начать выступать сольно. Всё так у неё просто!»

Светлана Львовна Храповицкая три дня пробыла с Волдемаром в полном согласии во Владимире, но на четвёртый они солидарно решили, что ей надо возвращаться домой. Мужем и женой им никак уже не стать, а для остального вместе им жить не обязательно. Светлана вернулась в Москву, навестила Олега в больнице вместе с Димкой, они прекрасно провели время, трепались, смеялись, не помышляя что-то выяснять и копаться в прошлом. Другого рецепта не существовало. У Димки снова появились оба родителя, и он не без светлого сожаления отмечал для себя,