За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

что она буквально пышет жизнелюбием. Мой кузен Грегори уже много лет сохнет по ней, даром что он ее опекун, или попечитель, или как там это называется. Ужасно романтично. Будь я мужчиной, сама бы в нее влюбилась. – Румянец схлынул, щеки миссис Пендайс вернули своей естественный оттенок поблекшей розы.

Снова ей слышался голос молодого Трифейна: «О, Марджери, я люблю вас!», слышалось собственное: «Бедный мальчик», произнесенное полушепотом. В очередной раз она глядела назад после долгих плутаний по лесу своей жизни – лесу, в котором каждое дерево было Хорасом Пендайсом.

– Как жаль, что нам не дано остаться вечно молодыми! – вздохнула миссис Пендайс.

Поместье было залито бледно-золотым лунным светом – поток его впускала распахнутая дверь оранжереи. Ветви кедров казались нарисованными черной тушью на серо-голубой бумаге небес. Общее впечатление – что эта объятая холодом земля зачарована – усилилось, когда вдалеке заухала серая неясыть.

Преподобный Хассел Бартер как раз хотел шагнуть в оранжерею ради глотка свежего воздуха, но застыл, узрев сквозь пышную растительность двойной силуэт. Стоя бок о бок, двое упивались лунным светом, и преподобный тотчас узнал миссис Беллью и Джорджа Пендайса. Он все медлил на пороге – ни туда ни сюда; он видел, как Джордж обнял миссис Беллью. Она сначала откинула голову, затем приблизила лицо к его лицу. Лунный свет падал отвесно, выделяя мягкую линию белой женской шеи. А еще преподобный заметил, что глаза миссис Беллью закрыты, а губы – наоборот.

Глава 6. Влияние преподобного Хассела Бартера

По стенам курительной комнаты, повыше кожаных панелей, шли гравюры; на них были изображены всадники в ночных рубахах и колпаках, а также в красных камзолах и цилиндрах, а внизу имелись подписи вроде следующей:

– Вперед! – воскликнул трастер.

– Знай наших! – вторит Джек.

– Они такой охоты

Не видели вовек![43]

Над камином красовались две пары оленьих рогов – память о Стратбегэлли, угодьях, с которыми мистеру Пендайсу пришлось расстаться и в которых он не без помощи своего егеря, старины Ангуса Макбейна, добыл головы сих повелителей лощин и ущелий. Меж рогов помещалось изображение некоего персонажа, уже в штанах и с ружьем под мышкой; улыбаясь, он глядел, как пара огромных шотландских дирхаундов травит смертельно раненного оленя, в то время как к нему самому приближается дама верхом на пони.

Сквайр и сэр Джеймс Молден удалились на покой; остальные гости расселись полукругом у камина. Джеральд Пендайс занял позицию возле сервировочного столика, где были расставлены графины, бокалы и минеральная вода.

– Кому каплю виски? Буквально капелюшечку? Святой отец, вы как насчет капельки виски? Джордж, выпьешь капельку?..

Джордж качнул головой. На его губах играла нехарактерная улыбка – она, похоже, зародилась в иных сферах и совершенно случайно, против воли этого светского человека, угодила ему на губы. Джордж, видимо, пытался подавить ее, вернуть лицу обычное выражение, но, словно дух, наделенный колдовской силой, улыбка прорывалась вновь. Она подчинила себе Джорджа со всеми его мыслями, привычками и принципами: соскребла налет светскости, и Джордж уподобился тому, кто знойным полднем разделся донага, чтобы нырнуть в прохладный омут, и едва ли думает, как будет выныривать, да и будет ли вообще.

Эта улыбка привлекла внимание всех, кто был в комнате, однако не потому, что была хороша сама по себе, а потому, что была неуместна. Так в толпе притягивает взгляды самое чужеродное лицо.

Хмуро взирал на нее преподобный Хассел Бартер, и подозрения теснились в его мозгу.

– Дядя Чарлз, капельку виски? Чуточку?

Генерал Пендайс огладил бакенбарды:

– Разве самую малость; да, самую малую малость. Говорят, наш друг сэр Персиваль снова баллотируется.

Мистер Бартер поднялся и встал спиной к камину:

– Возмутительно! Надо было сразу ему внушить, чтобы на нашу поддержку не рассчитывал.

Достопочтенный Джеффри Уинлоу ответил из кресла:

– Если он выдвинется, то пройдет. Такими, как он, не разбрасываются. – И добавил, вальяжно попыхивая сигарой: – Должен заметить, сэр, что не понимаю, при чем тут его публичная жизнь.

Мистер Бартер выпятил нижнюю губу:

– Он даже не раскаивается!

– Да, но ведь что за женщина! Много ли шансов на спасение у того, кто угодил в ее тенета?

– В Галифаксе, где стоял наш полк, – начал генерал Пендайс, – она считалась первой красавицей.

Нижняя губа мистера Бартера выдвинулась еще дальше.

– Не будем говорить о ней – шлюха и есть!

И вдруг мистер Бартер обернулся к Джорджу:

– А ваше мнение каково, Джордж? Не иначе, о победах замечтались?

Произнесено было с подтекстом.

Джордж встал.

– В сон клонит. Доброй ночи, – сказал он и, простившись со всеми коротким кивком, вышел из курительной комнаты.

За дверью, на столике темного дуба, во множестве имелись серебряные подсвечники. Горела лишь одна свеча, намечая тоненькую золотую тропку в бархатной черноте. Джордж взял новую свечу, зажег – и перед ним легла вторая золотая тропка. По ней-то он и двинулся. Он держал свечу на уровне груди; его белая манишка и славное лицо с квадратной челюстью были ярко освещены. Света хватало и для того, чтобы видеть пару лопнувших сосудиков в его серых глазах, словно этим глазам приходилось сдерживать натиск страстей, что рвались наружу. Поднявшись на площадку, Джордж остановился. Над ним и под ним были тьма и тишь; поместье с его дневными хлопотами, привычным шумом, толкотней, приездами и отъездами погрузилось в глубокий сон. Спал самый дух его, и световое пятно, в котором замер Джордж, было теперь местом концентрации жизненных сил – тех, что еще остались в старом доме. Джордж прислушался. Ничего, только стучит его сердце, но этот малый звук и есть пульс огромного спящего пространства. Он долго так стоял: недвижный, сосредоточенный на биении своего сердца, словно человек, впавший в транс. А потом снизу, из темноты, донеслись отголоски хохота. Джордж вздрогнул, пробормотал: «Пастор, чтоб его!» – и двинулся вверх по лестнице, но шел он теперь целенаправленно, свечу нес высоко, так что мрак расступался перед ним. Джордж миновал свою комнату и застыл. И снова свет свечи не оставлял сомнений насчет того, прихлынула или нет кровь ко лбу Джорджа, пульсируют ли жилки на его висках, прыгают ли губы и дрожит ли рука. Этой дрожащей рукой Джордж коснулся дверной ручки – и окаменел при новом раскате хохота. Затем поднял свечу так, чтобы осветились все закоулки; кадык его дернулся, как у человека, которому трудно сглатывать…

Описанная ниже сцена случилась назавтра. Лондонский поезд на три часа десять минут остановился на станции Барнард-Скроллз (следующей за Уорстед-Скейнс). В