За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

вина, насколько мне известно, целиком и полностью лежит на нем. Все это время Элен была беспомощна перед жестоким законом, который и поставил ее в такое положение, но теперь, хвала господу, кажется, мы можем начать бракоразводный процесс. Марджери, ты достаточно меня знаешь; тебе понятно, что я вынес, прежде чем пришел к этому решению. Господь свидетель, если бы я мог иным способом, в обход этого отвратительного акта, обеспечить будущее Элен, я бы это сделал, но не могу. Лишь на тебя одну я полагаюсь, ведь ты симпатизируешь Элен; вдобавок, я должен повидать Беллью. Не утруждай достойного толстого Бенсона и его бесценных лошадей – я прекрасно доберусь пешком и сам донесу свою зубную щетку.

Твой любящий кузен Грегори Виджел».

Миссис Пендайс улыбнулась. Смешно ей не было, но по последней фразе она оценила усилие Грегори пошутить. Так, улыбаясь и хмурясь, она размышляла над письмом. Мысли ее блуждали. Последний скандал – развод леди Розы Бетани – потряс всю страну; до сих пор, упоминая о нем, следовало тщательно выбирать слова. Хорас явно не обрадуется второму такому случаю, к тому же в опасной близости от Уорстед-Скейнс. В четверг, когда Элен покинула их дом, Хорас изрек:

– Ничуть не жаль, что она убралась. Она в двусмысленном положении, а людям это не по нраву. Молдены были весьма… весьма…

С гордостью миссис Пендайс вспомнила, как парировала мужу:

– Леди Молден буржуазна, с какой стороны ни взгляни!

Мистер Пендайс поморщился, но и это не умалило удовлетворения миссис Пендайс.

Бедный Хорас! Дети пошли в него, все, кроме Джорджа; Джордж – вылитый Хьюберт, брат миссис Пендайс. Дорогой мальчик уехал в пятницу, назавтра после Элен Беллью и остальных гостей, опять поселится в своем клубе. А лучше бы остался дома. Лучше бы… Морщинка меж бровей стала резче. Лондон в больших дозах идет во вред обожаемому сыну! В малых дозах еще ничего, но в больших… Мысли миссис Пендайс устремились в Лондон, где она проводила теперь – ради девочек – всего три недели в июне-июле (как раз когда ее сад был всего краше), и эти недели протекали как в тумане, когда не отличаешь дня от ночи. Ничего общего с другим Лондоном, тем, который помнился миссис Пендайс под весенними небесами, а то в свете ранних зимних фонарей. Как таинственны казались все до единого прохожие со своими заботами и жаждой непостижимых удовольствий, ежеминутно рискующие, порой голодные, даже бездомные… как это волновало, как непохоже было на…

– Пора, дорогая, не то опоздаешь!

Мистер Пендайс, в норфолкском пиджаке (который следовало сменить на черный сюртук), прошел в комнату, сопровождаемый спаниелем Джоном. В дверях мистер Пендайс обернулся, и спаниель Джон сделал то же самое.

– Очень надеюсь, что Бартер нынче утром будет краток. Хочу потолковать со стариком Фоксом об этой новой соломорезке.

Три терьера подняли морды, а престарелый Рой тихонько зарычал. Миссис Пендайс наклонилась и погладила его по носу.

– Рой, Рой, как нехорошо с твоей стороны!

Мистер Пендайс сказал:

– Скоро этот пес последние зубы потеряет, надо бы его усыпить.

Миссис Пендайс вспыхнула:

– Нет, Хорас! Нет, никогда!

Сквайр кашлянул:

– Следует подумать и о собаке!

Миссис Пендайс встала, нервно скомкала письмо и вслед за мужем вышла из комнаты.

Через выгон вела узкая дорожка, и по ней-то двигалась к церкви процессия уорстед-скейнских домочадцев. Горничные в шляпах с перьями, парами и по три, семенили торопливо и виновато; дворецкий шествовал в одиночестве. Далее шли лакей и грум; за ними шлейфом тянулся запах помады для волос. Генерал Пендайс, в высоком котелке с квадратной тульей, при ротанговой трости и с молитвенником, шагал за лакеем и грумом, с двумя племянницами под руку. Нора и Би также несли молитвенники, у ног их вились фокстерьеры. Шествие замыкала чета Пендайс: сквайр в цилиндре, а через шесть-семь шагов от него – миссис Пендайс в миниатюрном бархатном токе.

Грачи бросили кружить и галдеть; только колокол гудел монотонно, призывая всех на проповедь – один в воскресной тиши. Старый конь, которого все еще выпускали пастись, застыл, подняв переднюю ногу, повернув морду к тропе. В пределах церковной ограды коренастый, словно квадратный пастор, низко надвинув шляпу на лысый лоб, беседовал с глухим стариком арендатором. При появлении дам он поднял шляпу и закивал, затем, не докончив фразы, скрылся в ризнице. В церкви, за органом, миссис Бартер перебирала ручки включения регистров, готовая заиграть при появлении мужа, и глаза ее, сияющие и в то же время тревожные, были устремлены на дверь ризницы.

Сквайр и миссис Пендайс (последняя почти поравнялась с первым) прошли по нефу и заняли места рядом с дочерьми и генералом в первом ряду слева. Скамья была высокая, с мягкими сиденьями. Пендайсы преклонили колени (подложив под них пышные красные подушки). Миссис Пендайс с минуту оставалась погруженной в мысли; мистер Пендайс поднялся с колен раньше, уселся и, взглянув вниз, пнул подушку, которая оказалась слишком близко к скамье. Нацепив на нос очки, он раскрыл зачитанную Библию, встал, прошел к аналою и принялся искать тему сегодняшней проповеди. Колокол смолк, и послышались свистящие, урчащие звуки: это миссис Бартер начала играть. Вышел преподобный Бартер в белом стихаре, но мистер Пендайс не обернулся, продолжая листать Библию. Служба началась.

Сквозь простое стекло высокого окошка в правом нефе проник косой солнечный луч. Залив светом пендайсовскую скамью, он заскользил дальше, с тем чтобы задержаться напоследок на лице миссис Бартер. Луч высветил ее рыхлые, будто мятые, щеки со страдальческим румянцем, лоб в морщинах и горящие усердием глаза, взгляд которых перемещался с лица мужа на клапаны органа и обратно. Стоило преподобному Бартеру хотя бы чуть-чуть нахмуриться, как звуки болезненно трепетали, словно отзываясь на трепет души той, что извлекала их. На пендайсовской скамье две барышни пели громко и не без приятности. Мистер Пендайс тоже пел; пару раз он с удивлением взглянул на своего брата, как будто возмущаясь, почему тот не в полную силу задействует свой голос. Миссис Пендайс не пела, но ее губы шевелились, а глаза следили за миллионами пылинок в длинном косом луче. Золотая тропка медленно отодвигалась от нее и вдруг исчезла, как по волшебству. Миссис Пендайс опустила взор. Вместе с лучом улетучилось нечто и из ее души, и губы не шевелились больше.

Сквайр громко пропел пару стихов, проговорил три стиха, пропел еще два. С псалмами было покончено. Сквайр поднялся, поместил ладони на аналой, весь подался вперед и стал читать Наставление. Он читал об Аврааме и Лоте,