За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

И тут прогрохотал генерал Пендайс:

– Пат? Что за чепуха, Би, что за чепуха! Ох, проклятье! Так и есть!

Жужжание голосов в центре гостиной живо заглушило этот взрыв, а Джеральд, шагнув к камину, подбросил в огонь очередное кедровое полено. Из-под угольев вырвался дым.

Миссис Пендайс откинулась на спинку стула, сморщила свой правильный тонкий нос.

– Восхитительно! – сказала она, но глаза ее все смотрели на сына, и была в них смутная тревога.

Глава 4. Благоприятная ситуация

Среди объектов, где благодаря продуманному сочетанию кнута и шпор, овса и виски лошади, хотят они того или нет, перебирают ногами с ненужной скоростью, что позволяет людям тасовать между собой металлические кружочки куда свободнее, нежели в других ситуациях, – среди таких объектов Ньюмаркет-Хит[35], несомненно, «первее всех и лучше всех»[36].

Тайный смысл скачек – наглядно показать вечное движение (ибо ни один завсегдатай тотализатора до сей поры не счел ни выигрыш свой, ни проигрыш свершившимся фактом). Принимая во внимание это обстоятельство, сей музей эволюции в плане климатических условий поистине идеален для ковки британского характера.

Изрядная степень влияния принадлежит здесь восточному ветру, но в равных долях задействованы и беспощадный солнечный свет, и злейшие метели, и обильнейшие дожди – подобных им не бывает ни в одном из «трех королевств». Ньюмаркет-Хит даст фору даже лондонскому Сити, если речь о взращивании и усовершенствовании индивидуализма (то самое «в гробу я вас видал» – состояние души, достичь которого считает своим долгом всякий англичанин, особенно деревенский джентльмен). Здесь родится та самонадеянная, не допускающая любопытничанья скрытность, что задает тон христианству в Британии; иными словами, Ньюмаркет-Хит – сущий рай для землевладельцев.

За полчаса до старта Ратлендширского гандикапа[37] в паддоке[38] начали по двое и по трое собираться завсегдатаи тотализатора; весьма осторожно они расписывали друг другу сильные стороны тех лошадей, на которых не поставили, и слабые стороны тех, на которых ставка ими была сделала (или наоборот), а также давали свежие характеристики тренерам и жокеям. Подальше от них шептались Джордж Пендайс, нанятый им тренер Блексмит и его жокей Суэллс. Многим приходилось с удивлением наблюдать особенную таинственность в людях, имеющих дело с лошадьми. Удивительного здесь ничего нет. Лошадь – создание бесхитростное и отчасти бесшабашное; не возьмешь ее сразу в ежовые рукавицы – эти свойства неминуемо проявятся. Крайне важна здесь максимально скупая мимика, иначе животное просто не поймет, чего от него хотят. Чем выше ожидания от лошади, тем непроницаемее должны быть лица тренера и жокея, в противном случае не исключено жестокое фиаско.

Вот почему лицо Джорджа в этот час было положительно каменным, а на лицах тренера и жокея застыла готовность к борьбе. Субтильный Блексмит держал коротенький кнутик, которым, вопреки ожиданиям, отнюдь не хлестал себя по ногам. Проницательные глаза были полуприкрыты, верхняя губа наползала на нижнюю; ни усов, ни бакенбард, ни бороды Блексмит не носил. Личико Суэллса, жокея – скукоженное, с выступающими надбровными дугами, практически лишенное щек, – под жокейской шапочкой оттенка «павлиний голубой», словно имело нечистый налет, как на старой мебели.

Жеребец Эмблер был куплен Джорджем на заводе полковника Доркинга, ярого противника участия в скачках двухлеток. По этой причине Эмблер до трех лет не выступал. На заводе его опробовали и сочли сомнительным; далее он, тогда еще не достигший своей поры, поучаствовал в качестве запасного в Фейн-Стейкс, после чего как-то выпал из поля зрения публики; впрочем, речь идет о публике широкой. Администрация ипподрома Ньюмаркет пристально следила за Ратлендширским гандикапом, и, едва завершились Гудвудские скачки, как букмекерская контора «Барниз» получила соответствующие инструкции (а была она известна тем, что умела в нужный момент переключить симпатию публики на намеченного фаворита). И практически сразу обнаружилось, что публика готова ставить на Эмблера из расчета семь к одному и не ниже. Сотрудники «Барниз» весьма благоразумно взялись распоряжаться деньгами «Конюшен», и в результате Джордж обнаружил, что, не рискнув ни единым пенни, имеет все шансы на четыре сотни фунтов. Если бы он поставил эту сумму против лошади, на которую ставки тогда были восемь к одному, он гарантированно получил бы пятьсот фунтов, причем эта лошадь могла ни шагу не сделать по беговой дорожке. Но Джордж, даром что пятьсот фунтов ему бы отнюдь не помешали, никогда бы на такое не пошел. Подобные махинации противоречили его принципам. Вдобавок он верил в Эмблера и имел в своих жилах достаточно крови Тоттериджей, чтобы любить скачки просто за красоту и азарт. Удовлетворение приносил ему даже проигрыш – Джордж упивался своей невозмутимостью, своим превосходством над теми, чей спортивный дух принижен корыстными интересами.

– Пойдем взглянем, как седлают мою клячу, – пригласил он Джеральда, своего брата.

В деннике – одном из многих в длинном ряду – Эмблер дожидался, когда им займутся. Это был гнедой жеребец высотой в шестнадцать ладоней, с покатыми плечами и прямыми бабками, с небольшой головой и коротким негустым, так называемым крысиным, хвостом. Всего замечательнее были в нем глаза. Когда Эмблер скашивал свой выпуклый влажный глаз с темной радужкой, подсвеченной полумесяцем белка, всякому делалось жутковато: возникало чувство, что этот жеребец зрит в самый корень вещей, вокруг него происходящих. Трехлеток, он еще не достиг возраста, когда человек начинает применять к своим действиям плоды понимания, но уже не оставалось сомнений, что с годами Эмблер заявит о своем неприятии системы, которая позволяет двуногим наживаться за его счет. Влажный полумесяц сверкнул, когда Эмблер покосился на Джорджа; Джордж, потрясенный долгим, полным неистовства взглядом, уставился в конский зрачок. От сердца, что билось глубоко под теплой темной атласной шкурой, и от темперамента, что проглянул на миг сквозь этот влажный неистовый глаз, зависело слишком многое – и Джордж отвернулся.

– Жокеи, по седлам!

Толпа пришлепнутых шляпами, плотно упакованных в сюртуки, напряженных двуногих раздалась, и сквозь нее гордо, как на смерть, проследовали в своей атласной наготе – каштановой, гнедой и рыжей – прекраснейшие на свете четвероногие создания. Вот последний конь миновал ворота – и разошлись последние из зевак.

Вдали от толпы, в одиночестве, стоял Джордж. Он забился в угол, откуда мог через бинокль видеть трепещущее разноцветье, – то приплясывали готовые к старту лошади. Как на ладони была почти вся знаменитая «миля»[39]. В эти секунды решалось будущее, и общества себе подобных Джордж просто не вынес бы.

– Пустили!

Джордж больше