За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

разделявшим его страсть (а таковых в окрестностях было несколько), мистер Пендайс целую неделю ходил мрачнее тучи и немедленно удваивал усилия по пополнению своей коллекции экспонатом доселе невиданным.

Охотничий ритуал он продумывал во всех деталях. На обрывках бумаги писались имена охотников, помещались в шляпу; вынимал их мистер Пендайс всегда собственноручно. За правым флигелем он делал смотр загонщикам – те, с длинными палками в руках, с каменными физиономиями, проходили мимо хозяина. Пятиминутное наставление старшему егерю – и участники охоты трогались в путь: каждый согласно традиции со своим оружием и с запасом дроби на первый этап.

Роса, обильная с утра, испарялась под солнцем, и туман над травой положительно светился изнутри; дрозды разбегались вприскочку, прятались; на старых вязах домовито галдели грачи. Тележка для дичи, изготовленная по чертежу самого мистера Пендайса, запряженная мохнатой лошадкой и управляемая пожилым возницей, свернула на развилке и медленно покатила к краю первого участка.

Джордж мешкал в хвосте процессии – руки держал в карманах, упивался безмятежностью утра, внимал птичьим трелям, в которых так и сквозило доверчивое дружелюбие лесов и полей. Осенняя роща дохнула Джорджу в лицо, и он подумал: «Шикарный день для охоты!»

Сквайр, в костюме под цвет осенней листвы – дабы ни одна птица его не разглядела, – в кожаных гамашах, в суконном шлеме собственной конструкции (со множеством крошечных отверстий от потения головы) приблизился к сыну; спаниель Джон, чья страсть к коллекционированию птиц почти не уступала хозяйской, последовал за мистером Пендайсом.

– У тебя последний номер, Джордж, – сказал мистер Пендайс. – Будешь бить с лету!

Джордж нашел ногой упор, сдул пылинку с ружейного ствола – и затрепетал, ибо запах смазочного масла ударил ему в ноздри. Все и вся – даже Элен Беллью – было забыто.

А потом в тишине раздался шум, и, вынырнув из зелено-золотой рощи, самец фазана, в солнечном луче совершенно серебряный, низко-низко прошелестел над землей, ринулся вправо, исчез в подлеске. Высоко в небе мелькали голуби. Палки застучали по древесным стволам, и, шурша оперением, прямо на Джорджа вылетел фазан. Джордж вскинул ружье, выстрелил. Птица сначала на миг замерла в полете, затем дернулась вперед – и с глухим стуком упала на землю. Ее, мертвую, залил солнечный свет, а губы Джорджа растянулись в торжествующей улыбке, ибо жизнь была прекрасна, и Джордж это чувствовал.

Сквайр имел привычку заносить впечатления от охоты в специальный блокнот. Он брал на заметку тех охотников, что часто мазали, или попадали птице в брюшко и хвост, или расходовали на одну птицу слишком много дроби (свинцовая «начинка» снижала ценность трофея), или стреляли зайцу по лапам, отчего несчастный плакал, как человеческое дитя; некоторые люди не выносят таких звуков и таких зрелищ. Кое-кто, жаждая славы, претендовал на мертвых тварей, добытых другими охотниками, или заявлял, что настрелял немало дичи, да не нашел ее после, или метил в птицу, облюбованную важным соседом, или ранил загонщиков в икры. Этим уликам, однако, мистер Пендайс бессознательно противопоставлял неоспоримые факты социального свойства, а именно: титул отца Джеффри Уинлоу; угодья сэра Джеймса Молдена, где скоро также должна была состояться охота; положение Томаса Брендуайта в финансовом мире; собственное близкое родство с генералом Пендайсом; ну и значимость англиканской церкви. Лишь против одного Фоксли не мог мистер Пендайс собрать улик. С неумолимой и безупречной методичностью Фоксли умертвлял все, что ему попадалось, и это говорило в его пользу, ведь он не имел ни титула, ни угодий, ни положения, ни духовного сана! Впрочем, учитывал сквайр и дополнительный аспект – удовольствие, которое его стараниями получали все гости, – ибо в сердце своем он был добряк.

Солнце уже скрылось за лесом, когда охотники выстроились в ожидании последнего этапа сегодняшней забавы. Над лощиной, над коттеджем старшего егеря, затканным бурой паутиной девичьего винограда (две-три нити в ней еще алели), поднимался уютный дымок, тотчас развеиваемый свежим ветром. Тишину оттеняли далекие звуки из тех, что никогда не смолкают в деревне: отголоски людских разговоров, мычание коров да возня домашней птицы. В небе кружили потревоженные голуби, а других признаков жизни было не видать – лишь мазок луча ляжет на опушку, подсветит с исподу палую листву, и дрожь волшебного преображения охватит весь лес целиком. Из этого трепещущего леса выбрался умирать раненый кролик. Он лежал на боку, привалившись к кочке, вытянув задние лапки, а передние подняв, как дитя в молитве. Он был уже недвижен – и только в кротких темных глазах теплилась жизнь. Не ропща, не противясь, не сознавая, что с ним делается, поводя глазами, в которых застыло страдальческое изумление, кролик возвращался в лоно матери-земли. Отправится туда когда-нибудь и Фоксли – и тоже станет спрашивать природу, за что он ею убиен.

Глава 3. Блаженный час

Был час между чаем и ужином, когда дух поместья, свободный от сомнений в собственной добродетели, позволяет себе вздремнуть.

Джордж Пендайс, приняв ванну и переодевшись, со своей книгой ставок уединился в курительной комнате. Ниша, которую он занял, была предназначена для литературных утех; высокий кожаный экран защищал от сквозняка и нежелательного вмешательства, и за этим-то экраном, в кресле, Джордж незаметно погрузился в сон.

Он сидел, закинув ногу на ногу и подперев подбородок ладонью; от него пахло хорошим мылом, словно умиротворенная его душа источала свое естественное благоухание. Духом же его, который пребывал на грани между явью и грезами, играли вялые рыцарские порывы пополам с пылкими желаниями (те и другие вызвала, во-первых, приятная усталость физически крепкого человека после целого дня на свежем воздухе, а во-вторых, уверенность этого человека в собственной защищенности от любых неприятностей и угроз).

Разбудили Джорджа голоса.

– Джордж недурно стреляет!

– А на последнем-то этапе ни единой птахи не подстрелил. Фазаны над ним буквально вились, но рядом была миссис Беллью, вот он и мазал, хоть бы перышко задел.

Голос принадлежал Уинлоу. Последовала пауза, и нарушил ее Томас Брендуайт:

– Женщин вообще не следует брать на охоту. Я бы лично не брал. А вы что скажете, сэр Джеймс?

– Скверная тенденция, очень скверная!

Раздался смех, характерный для неуверенного в себе человека; Джордж приписал его Томасу Брендуайту.

– Этот Беллью просто безумен. Здесь его называют отпетым, и никак иначе. Пьет как рыба, а в седле сущий дьявол. И жена была ему под стать. Я заметил, что в тех краях, где славные охотничьи угодья, непременно найдется супружеская пара вроде этих Беллью. Вы его самого видели? Тощий, плечи этак вздернуты, в лице ни кровинки, глазки маленькие, темные, а