За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Джордж поднял глаза над меню и украдкой оглянулся. Элен Беллью беседовала с его отцом, чуть поворотив в сторону Джорджа белое плечо. Джордж гордился своей выдержкой, но с некоторых пор в его чертах поселилось страдальческое вожделение. Поистине не зря об Элен Беллью судачили – дескать, если с мужем разъехалась, столько красоты ни к чему. Стройное, пластичное, сдобное тело миссис Беллью еще пышнее сделалось с тех пор, как она перестала охотиться верхом. Волосы, уложенные волной над широким низким лбом, блестели как-то по-особенному. Форма губ намекала на чувственность. Лоб и скулы были слишком широки, зато глаза – льдисто-серые, порой совсем зеленые и неизменно лучистые, в обрамлении темных ресниц – буквально завораживали.

Во взгляде Джорджа появилось нечто жалкое – будто он смотрел на миссис Беллью против собственной воли.

Уже и лето кончилось, а он все не представляет, каков его статус. То она вроде к нему благосклонна – а в другой раз так с ним обращается, будто у него ни единого шанса. Он сам все начал развлечения ради; теперь речь шла о жизни и смерти, что само по себе было трагично. Джордж лишился той удобной беззаботности, которая и составляет дыхание жизни; все его помыслы занимала Элен Беллью. Вдруг она из тех женщин, которых подпитывает мужское поклонение, которые только берут, ничего не отдавая? Или она тянет время, упрочивая свои позиции? Сотни раз, лежа в темноте без сна и мысленно воссоздавая ее лицо, он искал разгадки! Для него, Джорджа Пендайса, светского человека, не знакомого с отказом, человека, чье кредо заключено в простых словах «живи и наслаждайся», это вожделение, ни на миг его не отпускавшее, неуправляемое, как чувство голода, стало сущим кошмаром. И конца этому кошмару не предвиделось. Джордж знал миссис Беллью, еще когда она жила в «Соснах», наблюдал ее в седле, во время охоты, но страсть охватила его не далее как минувшим летом – выстрелила, словно молодой побег, из флирта на танцевальном вечере.

Прожигатель жизни не склонен к самоанализу – он принимает свое состояние с подкупающей легкостью. Голоден? Возьми и поешь. Мучает жажда? Утоли ее. Откуда и когда взялся голод – вопросы неуместные. Этический аспект Джорджа не волновал: добиться замужней женщины, которая живет с мужем врозь, – такая авантюра не вступала в противоречие с его кредо. О неприятностях, могущих воспоследовать, Джордж предпочитал не задумываться. Его чувства были примитивнее, проще: дискомфорт человека, увлеченного мощным течением на глубину. В этом потоке Джордж пытался устоять – но ступни его не нащупывали дна.

– О да, скверный случай. Ужасно для Свитенгемов! Сыну пришлось распрощаться с армией; куда только смотрел старый Свитенгем? Не мог же он не знать, что парень разума лишился. По-моему, все были в курсе, кроме самого Бетани. Леди Роза – вот кто всему виной, в этом никаких сомнений! – вещал мистер Пендайс.

Миссис Беллью улыбнулась:

– Мои симпатии как раз с леди Розой. А вы что скажете, Джордж?

Джордж нахмурился:

– Я лично всегда считал этого Бетани ослом.

– Джордж, – начал мистер Пендайс, – у нас совершенно распущенный. Нынче все молодые люди таковы. Я убеждаюсь в этом все более в ходе наблюдений. Вы, миссис Беллью, по слухам, больше не выезжаете на охоту?

Миссис Беллью вздохнула:

– Теперь это для меня непозволительная роскошь!

– Еще бы – ведь вы живете в Лондоне. Лондон кого угодно испортит. Стоит человеку туда перебраться – и он уж больше не охотник, не землевладелец. Возьмите хоть Джорджа – он к нам и глаз не кажет. Не то чтобы я за вечную родительскую опеку – в конце концов, молодость есть молодость!

И мистер Пендайс, после сего вывода о законах природы, вернулся к ножу и вилке.

Ни миссис Беллью, ни Джордж не последовали его примеру: первая сидела неподвижно, с легкой улыбкой созерцая свою тарелку; второй, без улыбки, переводил взгляд (в глазах было вожделение пополам с обидой) с отца на миссис Беллью, с миссис Беллью на мать. И вот словно тайный ручеек устремился вдоль по этой аллее из лиц, фруктов и цветов – это миссис Пендайс ласково кивнула сыну.

Глава 2. Охота

Во главе стола мистер Пендайс методично поглощал свой завтрак. Он был молчаливее обыкновенного – на такой лад настраивает чтение молитвы, – но и самое молчание, и пачка наполовину вскрытых писем по левую руку от мистера Пендайса служили признаками единоличной власти в этом доме.

«Не чинитесь – занимайтесь чем угодно, одевайтесь как угодно, усаживайтесь куда угодно, угощайтесь чем угодно, пейте хоть чай, хоть кофе, только…» В каждом взгляде мистера Пендайса, в каждой лаконичной, сдержанно-радушной фразе слышалось это «только».

На другом конце стола сидела миссис Пендайс. Рядом с ней курился паром серебряный кофейник на спиртовке; руки миссис Пендайс так и сновали меж чашек. Заняты были не они одни – в процессе наливания кофе губы миссис Пендайс автоматически выдавали фразы, не имевшие до нее никакого касательства. Поодаль, слева, на белом блюдечке, засыхал забытый тостик. Дважды миссис Пендайс брала его, смазывала с краешку маслом – и откладывала. Один раз она оставила возню с чашками: взгляд ее упал на миссис Беллью. «До чего же вы прелестны, душенька!» – словно сказал этот взгляд, и миссис Пендайс взялась за щипчики для сахара и вернулась к чашкам.

На длинном сервировочном столе, покрытом белой скатертью, помещалось несколько яств, каких отведаешь только в домах той части общества, которая разводит животных с целью употребить их в пищу. С одного края стояло блюдо с огромным пирогом из дичи – из него уже вырезали изрядный сегмент; с другого края, на двух овальных блюдах, лежали четыре холодные, разнообразно расчлененные куропатки. За ними стояла ажурная серебряная корзина, занятая тремя кистями черного и одной кистью белого винограда, а рядом красовался нож для фруктов. Его лезвие затупилось и им не пользовались, но выкладывали на обозрение – ведь нож принадлежал кому-то из Тоттериджей и щеголял тоттериджским гербом.

Прислуги в столовой не было, но боковая дверь то и дело отворялась, чтобы явилось новое кушанье. Следовательно, за дверью толпились люди, ожидая только, когда их позовут, словно мистер Пендайс прямо сказал гостям: «Разумеется, вам могли бы прислуживать дворецкий и пара лакеев, однако не обессудьте, вы ведь в простом сельском доме».

Периодически какой-нибудь джентльмен вставал, держа в руке салфетку, и спрашивал у своей дамы: «Принести вам чего-нибудь с сервировочного стола?» Услышав отказ, он шел к столу и заполнял собственную тарелку. Три собаки