За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Джип смотрела в окно с жадностью пассажира, вернувшегося из длительного морского путешествия. Уинтон почувствовал, как дочь взяла его руку и крепко сжала.

В тот вечер после ужина, сидя в комнате, которую он обустроил для ее матери и где стояли, как и тридцать лет назад, все те же кресла из атласного дерева, маленький яковетинский комод и старые бронзовые подсвечники, Джип сказала:

– Отец, я тут подумала… Ты не будешь возражать, если я устрою в Милденхеме приют для малышей из семей бедняков, где они могли бы дышать свежим воздухом и досыта есть? Их здесь тысячи.

Необычайно тронутый первым желанием дочери, которое она высказала после трагедии, Уинтон взял ее за руку, посмотрел на нее, словно в поисках ответа, и произнес:

– Дитя мое, хватит ли тебе сил?

– Вполне. Со мной все в порядке, кроме… – Она приложила его руку к своему сердцу. – Невозможно вернуть назад то, что когда-то было отдано другому. Ничего не могу с собой поделать. Я бы что-то сделала, если бы могла. Тебе было так тяжело со мной. Прости. – Уинтон издал нечленораздельный звук, а Джип продолжала: – Если у меня на попечении будут дети, мне не останется времени слишком много думать. Чем больше я буду занята, тем лучше. И нашей цыганочке тоже будет веселее в компании других детей. Я бы начала не откладывая.

Уинтон кивнул. Что угодно – лишь бы дочь пошла на поправку!

– Да-да, – подхватил он. – Я понимаю. Можешь для начала использовать два старых коттеджа. Мы тебе привезем все необходимое.

– Только позволь мне самой все устроить, хорошо?

Уинтон улыбнулся этому проблеску прежнего характера Джип. Пусть сама все устраивает, все оплачивает, навезет целую ораву детей – лишь бы это вернуло ей душевный покой!

– Розамунда поможет тебе. Она большая мастерица в таких делах. – Посмотрев на дочь внимательно, он добавил: – Держись, душа моя. Когда-нибудь все вернется.

Джип выдавила слабую улыбку, и Уинтону вспомнились слова внучки: «Мама живет в каком-то другом месте».

Джип вдруг тихо произнесла:

– И все-таки без любви я не смогла бы жить.

Джип сидела, сцепив руки на коленях, на щеках – два розовых пятна, в глазах – странный блеск, на губах – слабая улыбка. Уинтон, сощурившись, подумал: «Любовь! Без меры, за гранью смерти, она почти убивает тебя. Но без нее нет жизни. Почему?»

Тремя днями позже, оставив Джип с сестрой, он отправился обратно в Милденхем начинать перестройку коттеджей. Уинтон, никого не предупредив о возвращении, шагал со станции погожим жарким июньским днем и решил свернуть через главные ворота на буковую аллею. Листва отбрасывала на землю густую тень с золотыми островками неукротимого солнечного света. Посредине аллеи стояла маленькая фигурка в белом. Раздался пронзительный крик:

– Ой, дедушка! Ты вернулся! Ты вернулся! Как здорово!

Уинтон тронул завитки волос внучки и, посмотрев ей в глаза, спросил:

– Ну что, цыганочка, отдашь мне немного?

Маленькая Джип, стрельнув глазками, обняла его за ноги и горячо воскликнула:

– Конечно! Потому что я люблю тебя. Дергай!

Поместье

Посвящается У. Г. Хадсону[29] с любовью к «Пурпурной земле» и вообще ко всем его произведениям

…Ведь это дикий сад…[30]

Часть I

Глава 1. Прием в Уорстед-Скейнс

Год на дворе – 1891-й, месяц – октябрь, день – понедельник. Привокзальная площадь в Уорстед-Скейнс в этот час монополизирована – здесь есть место лишь тому транспорту, что прибыл из имения мистера Хораса Пендайса, а именно просторному экипажу, брогаму[31] и багажному фургону. Свет единственного фонаря монополизирован физиономией пендайсовского кучера. Физиономию эту – брыластую, с густыми, коротко подстриженными бакенбардами – разрумянил восточный ветер; губы кучер поджал, мина у него надменная – ни дать ни взять символ феодальной системы.

На платформе – первый лакей и второй грум мистера Хораса Пендайса. Они в длинных ливреях с серебряными пуговицами; если бы не цилиндры, надетые несколько набекрень, вид у обоих был бы чересчур чопорный. Лакей и грум ждут поезда на шесть пятнадцать.

Вот лакей извлек из кармана половинку листа гербовой бумаги, исписанной бисерным почерком мистера Хораса Пендайса, и начал читать, нарочно, для смеху, произнося слова в нос:

– «Достопочтенному Джеффу Уинлоу и миссис Уинлоу – голубая комната с гардеробной; горничной – серая. Мистеру Джорджу – белая комната. Миссис Джаспер Беллью – золотистая. Капитану – красная. Генералу Пендайсу – розовая; его камердинеру – задняя комната на чердаке. Вот и все насчет гостей».

Грум, краснощекий парень, не слушал.

– Если жеребец мистера Джорджа придет в среду первым, – заговорил он, – пять фунтов, считай, у меня в кармане. А кто мистеру Джорджу прислуживает?

– Джеймс, кто ж еще.

Грум присвистнул:

– Попробую завтра его потеснить. А ты играешь, Том?

Лакей гнул свое:

– Тут еще на обороте. «Зеленая комната в правом флигеле – для Фоксли». Вот кто жук из жуков. Знай гребет под себя. Зато стреляет без промаха. Потому его и приглашают.

Из-за темных деревьев, что стояли стеной, показался поезд.

Вышли первые пассажиры – два пастуха с длинными посохами, – ссутулившись под тяжестью балахонов из грубой шерсти, а несло от них скотиной и трубочным табаком. Затем появилась пара, далее несколько одиночных фигур – гости мистера Хораса Пендайса. Отнюдь не приближаясь друг к другу, а, напротив, соблюдая дистанцию, они медленно, по очереди, вступали в тень, создаваемую экипажами, и застывали, причем каждый вперял взор в пространство строго перед собой, словно боясь увидеть знакомые лица. Рослый мужчина в меховом пальто (его жена, тоже рослая, держала шагреневую сумочку, отделанную серебром) обратился к кучеру:

– Как жизнь, Бенсон? Мистер Джордж велел передать, что капитан Пендайс прибудет поездом в половине десятого, не ранее. Полагаю, в таком случае нам лучше…

Вдруг, этаким бризом ворвавшись в стынь осеннего тумана, чистый голос отчеканил:

– Нет, спасибо, я поеду в брогаме.

И, сопровождаемая первым лакеем (он тащил пледы), явилась дама под белой вуалью, чтобы, многозначительно обернувшись, легко шагнуть в темноту брогама. Достопочтенный Джеффри Уинлоу, однако, полусонным своим взором уловил, как блеснули сквозь вуаль глаза этой дамы. Уже через миг в окне возникла ее головка, по-прежнему окутанная кисеей.

– Здесь места довольно, Джордж.

Джордж Пендайс живо вспрыгнул на ступеньку; темнота, поглотившая даму, скрыла и его самого. Скрипнули колеса; брогам покатил прочь.

Достопочтенный Джеффри Уинлоу снова обратился к кучеру:

– Кто это, Бенсон?

Кучер с таинственным видом нагнулся, держа свою лапищу в белой перчатке на уровне шляпы достопочтенного