За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

но недостаточно низко – под зарослями плюща притаилась балка! Страшный удар! Выброшенный из седла Саммерхей упал на спину в лужу грязи пополам с опавшими листьями. Сорванец, оскользнувшись в сарае, шлепнулся всем корпусом об стену. Невредимый, испуганно фыркая, он вышел наружу и покосился диким глазом на хозяина. Тот лежал без движения, и конь, задрав голову ускакал в поле.

Глава 10

Когда, услышав последние слова Джип, Саммерхей вышел из комнаты, внутри у нее все оборвалось. Джип все утро пыталась побороть свою отчаянную ревность, но при первом же напоминании плотину опять прорвало. Это было выше ее сил! Каково жить и каждый день сознавать, что он в Лондоне либо встречается с этой девушкой, либо мучается, пытаясь удержаться от встреч? А после его возвращения оставаться такой же, как прежде, ничем не проявлять своих чувств – разве она такое выдержит? Тяжелее всего для Джип была кажущаяся фальшь его уверений, будто он все еще по-настоящему любит ее. Если это правда, как он мог колебаться даже секунду? Разве не стала бы ему противна сама мысль об этой девушке? Он бы это доказал не на словах, а на деле, вместо того чтобы давать пустые обещания. Слова ничего не стоят, когда расходятся с делом. Джип, любившая каждой частицей своей души, не могла взять в толк, как мужчина мог любить одну женщину и одновременно испытывать тягу к другой.

Неожиданный пугающий утренний порыв покончить с собой и таким образом освободить их обоих, снова дал о себе знать, но лишь смутно, почти не влияя на душевную борьбу. Теперь сомнения Джип крутились вокруг вопроса: станет ли жизнь не столь безнадежно убогой, если она покинет Брайана и вернется в Милденхем? Жить без него? Нет, невозможно! Жить с ним? И это, как видно, тоже невозможно. Душевные страдания нередко достигают точки, когда одинаково безнадежные варианты выбора, между которыми колеблется человек, становятся настолько чудовищны, что разум вообще перестает работать и только бессмысленно мечется от одной крайности к другой в ожидании судьбы, больше ничего не пытаясь решить. Поэтому после обеда в воскресенье Джип занималась одними мелочами – штопала перчатку Брайна, расчесывала и намазывала мазью старого Осси, просматривала счета и почту.

В пять вечера, зная, что маленькая Джип скоро вернется с прогулки, и не чувствуя в себе способности принимать участие в общей радостной возне, она поднялась наверх и надела шляпку. Посмотрев на свое отражение, Джип с отвращением отвернулась. Раз это лицо больше не предназначено для него одного, какой смысл следить за красотой? Она вышла через боковую калитку и спустилась к реке. Затишье закончилось, в кронах деревьев опять вздыхал юго-западный ветер, на горизонте на фоне бледной синевы громоздились картинные облака. Она постояла у реки, наблюдая за серым потоком с приставшим к берегу мусором – обломанными ветками, опавшей листвой – и за ветром, трепавшим истерзанные ивовые плети. Ее вдруг охватило желание увидеть отца. Только он был в состоянии ей помочь – его спокойствие, любовь и сам факт его присутствия.

Джип повернула обратно и, опустив голову, медленно поднялась по дороге в обход гостиницы и домов на берегу реки. Появилась первая мысль, предвещавшая надежду. Может быть, им лучше уехать, отправиться в путешествие вокруг света? Готов ли Брайан отказаться ради этого от своей работы, воспользоваться шансом, чтобы преодолеть наваждение? Хватит ли ей духу это предложить? Или же путешествие не более чем временная отсрочка? Ему уже сейчас мало ее одной, а что будет, если его оторвать от работы? И все-таки в кромешном мраке забрезжил лучик света. Она дошла до края участка, который они окрестили диким местом. На востоке за рекой громоздились белые гряды облаков, подкрашенные снизу нежно-розовым цветом. Из-за макушки холма на фоне голубого, как цветки льна, небосвода выглядывала блеклая, бестелесная луна. Природа решила показать богатство своей палитры во всей красе. Дубы над живыми изгородями еще не растеряли листву. В омытом дождем вечернем свете заходящего солнца листья на дубах светились золотом, за которым пряталась сочная зелень плюща. Иссеченные градом буки сияли начищенной медью. Рдели ржаво-красные кроны ясеней. Мимо Джип пролетел одинокий листок, взмыл, вращаясь, в небо, поднимаясь все выше и выше, пока не скрылся в голубой дали.

Дождь вымочил высокую траву, и Джип повернула обратно. У калитки рядом с каменным сараем стояла лошадь. Увидев Джип, она заржала. Сорванец! Под седлом, с уздой, но без всадника! Почему? Где же тогда Брайан? Джип поспешно откинула щеколду, вбежала в калитку и увидела его, лежавшего в грязи навзничь, с широко открытыми глазами, лоб и волосы в крови. На него спланировало несколько листочков. О боже, боже! Его глаза не видели, он не дышал, сердце не билось. Листья падали даже на лицо, прилипая к окровавленной голове. Джип приподняла ее – Брайан закоченел и был холоден как лед! Она издала единственный крик и обняла мертвое, окаменевшее тело со всей силой, на какую была способна, целуя его губы, глаза, разбитый лоб, прижимая к себе, пытаясь согреть своим теплом, вдохнуть в него жизнь. Наконец и она замерла, и только лежала, прижавшись губами к холодным губам, своим телом – к холодному телу, распростертому в грязи посреди опавшей листвы, а ветер все ползал и шуршал в зарослях плюща, разнося вокруг запах дождя. Стоявший рядом Сорванец виновато наклонил голову, обнюхал Джип, попятился, заржал и бросился галопом наутек поперек поля.

Старый Петтанс, ожидавший возвращения Саммерхея в конюшне, услышал далекое ржание и вышел к садовой калитке, щуря маленькие глазки на закат. Увидев одинокого коня на диком месте, где не должно быть никаких лошадей, он подумал: «Вот те на! Хитрющий дьявол удрал от хозяина! Поди теперь поймай его!» Петтанс вернулся на конюшню, взял немного овса и двинулся со всей быстротой, на какую были способны негнущиеся ноги. Старый конюх по привычке не допускал мыслей о несчастном случае. Хозяин, несомненно, спешился, чтобы открыть тяжелые ворота: их требовалось немного приподнять, – а конь – вредина, каких поискать. Петтанс до сих пор так и не смог до конца приручить Сорванца.

Через полчаса Петтанс вернулся на освещенную кухню, дрожа и задыхаясь; по морщинистым щекам его к уголкам рта скатывались слезы.

– О боже! – выговорил он с трудом. – Бегите за фермером, тащите сюда волокушу! О боже! Я не смог ее оторвать от него. Она ничего не говорит. Потрогал – совсем холодная. Быстрее, шалавы! О боже! Бедный хозяин! Конь, видать, на полном скаку влетел в сарай