За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

В лице леди Молден (к столу ее вел как раз генерал Пендайс) Уорстед-Скейнс имел удовольствие привечать добродетельную женщину и неординарную личность. Особенно славились «Чаепития для тружеников», которые леди Молден каждый сезон устраивала в Лондоне: ни один труженик не ушел с такого чаепития, не проникшись глубоким уважением к хозяйке. С дамами, подобными леди Молден, вольности непредставимы – в каких бы обстоятельствах дамы ни оказались. Дочь деревенского священника, леди Молден лучше всего выглядела, когда сидела, поскольку ноги ее были весьма коротки. Зато она имела здоровый цвет лица, крупный твердый рот, правильный нос и темные волосы. Говорила леди Молден решительным тоном и всегда без обиняков. Совместная жизнь с ней обусловила тот факт, что супруг леди Молден, сэр Джеймс, в женском вопросе сделался реакционером.

На другом конце стола достопочтенный Джеффри Уинлоу излагал хозяйке дома впечатления от балканских провинций, откуда только что воротился. Лицо у него было норманнского типа, черты имело красивые и правильные, сквозь вальяжность выражения проступал недюжинный ум. Достопочтенный Джеффри Уинлоу держался запросто – лишь изредка становилось очевидно, что его мысли разложены по полочкам и поправок он не потерпит. Отец его, лорд Монтроссор, обитал в Колдингхеме, в шести милях от Уорстед-Скейнс; занимаемое им место в палате лордов должно было со временем перейти к достопочтенному Джеффри.

Рядом с ним сидела миссис Пендайс. Портрет этой леди помещался над буфетом прямо напротив. Даром что написанный модным художником, он все-таки передавал то неуловимое «нечто», которое и через двадцать лет сохранилось в лице модели. Молодость миссис Пендайс миновала: темных волос коснулась седина, – а старость еще не пришла – миссис Пендайс сравнялся только пятьдесят один год, ведь замуж она вышла в девятнадцать лет. Лицо у нее было продолговатое, очень бледное; темные дугообразные брови словно застыли на взлете, глаза были темно-серые, порой почти черные, ибо зрачки расширялись при малейшем волнении. Губы она держала чуть приоткрытыми, и в их выражении, а также во взгляде читалась трогательная кротость, берущее за душу ожидание. Однако не в кротости и не в ожидании состоял шарм миссис Пендайс, а во врожденной уверенности, что ей не нужно ни о чем просить; во внутренней убежденности, что все ей уже дано. Вот по этому выражению да еще по удлиненным полупрозрачным кистям рук в миссис Пендайс безошибочно узнавали представительницу семейства Тоттеридж. Речь – неторопливая, с небольшим, весьма милым дефектом – и привычка приопускать веки только подтверждали первое впечатление. На груди миссис Пендайс волновалось изумительное старинное кружево; в груди скрывалось сердце истинной леди.

Напротив нее сэр Джеймс Молден и Би Пендайс (старшая дочь) говорили о лошадях и охоте – Би по своему желанию нечасто заводила речь на другие темы. Миловидная лицом, Би все же не была по-настоящему хорошенькой, и сей факт глубоко проник ей в сознание, внушил робость и желание угодить.

У сэра Джеймса были небольшие седые бакенбарды и подвижное лицо с резкими чертами. Он происходил из старинного кентского семейства, которое перебралось в Кембриджшир; имел богатые дичью угодья, был мировым судьей, командиром резервного полка легкой кавалерии, ревностным блюстителем христианских обычаев и грозой браконьеров. О его реакционных взглядах уже упоминалось; леди Молден он побаивался.

По другую руку от мисс Пендайс сидел преподобный Хассел Бартер, который намеревался завтра охотиться, но чтобы в среду на скачки – ни в коем случае.

Пастор прихода Уорстед-Скейнс не отличался высоким ростом. Шевелюру его несколько проредила мыслительная деятельность. Лицо, монументальное от широкого лба до мощной, чисто выбритой челюсти, имело здоровый цвет и тот типаж, что встречается на мужских портретах Георгианской эпохи. Щеки были толстые и дряблые, нижняя губа сама собой выпячивалась, брови нависали над выпуклыми, очень светлыми глазами. Держался преподобный Хассел Бартер властно; голос его, отшлифованный за долгие годы вещания с кафедры, даже в приватных разговорах не утрачивал той звучной доходчивости, которая заставляет слушать и тех, кто в беседе не участвует. Возможно, преподобный так грохотал намеренно – убежденный, что каждое слово его принесет плоды. Однако в некоторых аспектах это был типичный сельский священник. Нерешительность, колебания, терпимость к тем убеждениям, которых он сам не разделял, претили ему. Люди с воображением вызывали в нем настороженность. Собственный долг виделся преподобному ясно и четко; долг ближних – пожалуй, еще яснее и четче. Независимого образа мыслей в своих прихожанах он отнюдь не поощрял – эта привычка казалась ему чреватой. Свое мнение выражал прямо, а если представлялся ему случай осудить кого-либо – выражения вроде «бесхребетник» и «человек такого сорта» получали в его устах ту степень убедительности, которая не оставляет аудитории сомнений в аморальности обвиняемого. Язык у него был, что называется, подвешен, в приходе он пользовался популярностью, поскольку отлично играл в крикет, еще лучше удил рыбу и недурно стрелял (хоть и утверждал, что не может тратить время на охоту). Отрицая свое касательство до мирских дел, преподобный Хассел Бартер, однако, отслеживал тенденции в настроениях и особенно пекся о том, чтобы паства его поддерживала настоящий порядок вещей – Британскую империю и англиканскую церковь. Приход достался ему по наследству, но, к счастью для многосемейного Хассела Бартера, имелись у него и собственные средства. Его дамой за ужином была Нора, младшая дочь хозяев, барышня с лицом круглым и открытым, нравом побойчее сестры.

Джордж, старший сын, имел средний рост и загорелое докрасна, чисто выбритое лицо с квадратной нижней челюстью. Сидел он справа от Норы. Глаза у него были серые, губы твердые, волосы темно-русые, тщательно расчесанные, на макушке уже поредевшие, но с тем особым блеском, который присутствует лишь на волосах прожигателей жизни, да и то не всех. Костюм его характеризовало скромное (а значит, истинное) благородство. Таких молодых людей можно во всякий час дня и ночи увидеть на Пиккадилли. Джордж собирался поступить в гвардию, но провалил экзамен, и не по своей вине, а из-за органического неприятия правил орфографии. Родись не самим собой, а своим младшим братом Джеральдом, он, пожалуй, продолжил бы традицию Пендайсов и попал в армию просто потому, что так было бы предначертано. А Джеральд (ныне – капитан Пендайс), родись он прежде Джорджа, пожалуй, провалил бы экзамен. Джордж жил в Лондоне, в своем клубе, на шестьсот фунтов в год, выделяемых ему отцом, и львиную долю времени проводил, сидя в эркере и штудируя раффовский «Гид по скачкам»