Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

Кондратьев побледнел, провел ладонью по шее, спросил:

— Что я могу сделать?

— Написать правду. — Хлюпин подвинул ему чистый лист бумаги, положил ручку. — За осетрами вы туда летали, не за Казаркиным.

— У кого же мы могли их взять? — спросил неуступчиво Кондратьев. — Ведь, кроме Казаркина, там никого не было.

— Этот вопрос я вам должен задать, не вы мне, — Хлюпин откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

Кондратьев написал все, как было, подал листок следователю. Тот прочитал, велел поставить внизу число и подпись и сказал:

— Можешь идти домой, но ненадолго.

Кондратьев почувствовал всю безысходность своего положения, ему стало страшно. Выйдя из дверей прокуратуры, он в растерянности постоял несколько мгновений на тротуаре и пошел, ничего не видя перед собой. И только одна мысль терзала: неужто тюрьма? Оправдаться он не мог. Никаких документальных доказательств своей правоты у него не было. Вся надежда была на совесть Казаркина, на то, что он защитит, но, выходит, никакой совести у того не оказалось. Казаркин с Цыбиным спасали себя.

Кондратьев вспомнил холодные глаза Хлюпина и понял, что ему не выкрутиться. Особенно жалко стало детей и жену. Как они будут жить без него? В себя командир вертолета пришел только в центре поселка. Он остановился на тротуаре перед большим домом, поднял глаза и увидел вывеску «Редакция газеты «Северная звезда». Решение пришло сразу. Торопливым шагом, перескакивая через ступеньки, Кондратьев поднялся на второй этаж, открыл дверь с табличкой «Отдел промышленности» и, увидев за столом Таню, сказал:

— Пойдем, я расскажу тебе все.

— Мне этого мало, — ответила Таня. — Мне надо, чтобы вы все, каждый в отдельности, рассказали эту историю. А потом, когда я отпечатаю на машинке ваши рассказы, вы должны их подписать.

— Если тебе это надо, подпишем.

— Это надо не мне, а вам.

— Я же сказал: подпишем, — повторил Кондратьев.

Таня встала, закрыла дверь на ключ, достала диктофон и поставила на стол:

— Садись и рассказывай...

Вечером во время ужина она сказала Андрею:

— Похоже, мне придется писать материал об истории с вертолетом.

— Почему? — спросил Андрей.

— Я не вижу иного способа защитить ребят.

— И ты думаешь, газета им поможет?

— Смотря какая. Надо сначала написать, а потом думать, куда пристроить написанное. Может быть, посоветоваться в Среднесибирске?

Андрей наклонился к тарелке и молча начал есть. Татьяна не стала продолжать разговор, ждала, когда он заговорит сам.

— Я не верю газетам, — произнес Андрей. — Но попробуй. Чем черт не шутит. Во всяком случае ребятам от этого хуже не станет, — он немного помолчал и добавил: — Я сегодня заходил в Среднесибирске в объединенный авиаотряд.

— Ну и что? — спросила Татьяна.

— Сказали, что если хочу переучиваться на АН-24, надо немедленно оформлять документы.

— Так в чем дело? — удивилась Татьяна.

— Как в чем? — Андрей отложил вилку и посмотрел на жену. — Я же не могу решить этот вопрос без тебя.

— Когда ты снова летишь в Среднесибирск?

— Послезавтра.

— Вот и оформляй, — сказала Татьяна. — Я чувствую, что если еще год-два поживем здесь, начнем деградировать. Я, во всяком случае, точно. Районная газета высушивает мозги. От заданий Тутышкина я уже тупею. Каждый день одно и то же. Значит, ты считаешь, что мне стоит взяться за статью об аварии?

— Не прикидывайся наивной, — улыбнулся Андрей. — Я же тебя знаю. Ты уже давно решила взяться за это.

Утром Таня позвонила в райком. Ей сказали, что первый секретарь в отпуске. Она набрала его домашний номер. Трубку поднял сам Казаркин. Услышав его голос, Таня почувствовала, что ее начинает бить мандраж. Она понимала, что идет ва-банк и, если проиграет, моральные последствия могут оказаться тяжелыми. Многие из тех, с кем она общается сегодня, отвернутся от нее. Им надо жить, отношения с властью из-за Тани они портить не станут. Но она должна, должна защитить пилотов, иначе перестанет уважать себя.

— Николай Афанасьевич, — сказала Таня. — Мне крайне необходимо встретиться с вами.

— Это касается меня? — спросил Казаркин.

— Да.

В телефонной трубке послышалось тяжелое дыхание, пауза затянулась настолько, что Тане показалось: никакой встречи не будет. Но Казаркин, очевидно, подумав, спросил:

— Вы знаете, где я живу?

— Знаю, — ответила Таня.

— Тогда я вас жду.

Его неожиданная уступчивость насторожила Таню. Он, конечно, знал, зачем она идет к нему. И если согласился на встречу, значит, все продумал, выверил, решил. «Неужели он хочет сказать правду?» — подумала Таня, и от одной этой мысли почувствовала облегчение.

Николай Афанасьевич встретил ее у калитки, улыбнулся, поздоровавшись, пригласил в дом. Через небольшой коридорчик провел в гостиную. Указав Тане на стул, добродушно сказал:

— Может, здесь и побеседуем? Можем, конечно, пройти в кабинет, но для нашего разговора официальность, по-моему, ни к чему.

— Можно и здесь, — согласилась Таня.

Казаркин обернулся и крикнул в пространство:

— Люся, сделай нам, чай, — и, обратившись к Татьяне, спросил: — Может, кофе?

Татьяна от кофе отказалась. Жена Казаркина Людмила Петровна — она заведовала орготделом райисполкома, и Татьяна ее хорошо знала — ставя чашки на стол, перебросилась с Татьяной несколькими словами, при этом все время испытующе смотрела на нее. И это было естественно. Она бесспорно знала, зачем пришла в их дом Ростовцева. Подумав об этом, Таня представила Казаркина не как хозяина здешних мест, а как человека, у которого есть дом, есть жена, есть дети, и он, как любой другой, не хочет беды на свою голову.

Таня посмотрела Казаркину в лицо. Оно показалось ей постаревшим, а взгляд больших серых глаз, привыкший скрывать истинные мысли хозяина, усталым. Ей по-женски стало жаль Казаркина, и она подумала: может, оставить его в покое? Но мысль была мимолетной. Татьяна вспомнила самодурство этого человека, его бездарных выдвиженцев (один Фокин чего стоит), унизительные издевательства над людьми во время некоторых бюро райкома, циничное лицемерие, как, например, на конференции по книгам Брежнева... Многое, очень многое вспомнила Татьяна, но, странное дело, далекие беды далеких людей отступили перед бедой сидящего напротив человека. Беспредельно уставшего от груза забот о плане по проходке, по приросту запасов нефти и газа, лесозаготовкам, строительству, товарообороту, от всех иных планов, которые донимают его постоянно и требуют