Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

лжи, изворотливости, еще черт знает чего ради того, чтобы люди, стоящие над ним, тоже могли изворачиваться и лгать. Иначе им не удержать на плечах тот груз, который возложило на них государство. И Татьяна ждала, что Казаркин, глядя на нее усталыми серыми глазами, начнет изливать душу. Скажет, что и он тоже человек, что и ему необходим отдых, на который никогда нет времени, и поэтому он каждый год улетает на недельку расслабиться на Юринскую протоку. И всякий раз использует для этого вертолет, но никогда никаких происшествий с ним не было. А вот сейчас случилось. Пилоты здесь ни при чем, он берет всю ответственность на себя, и сам расхлебает заварившуюся кашу. Но разговор пошел совсем не так, как его нарисовала себе Татьяна.

Николай Афанасьевич начал говорить о редакции. Посетовал на то, что за последние три года ни разу не встретился с коллективом. А ведь у сотрудников редакции могут быть вопросы и к райкому, и к нему лично. Татьяна слушала его и ждала, когда же он заговорит о главном. Наконец Казаркин спросил:

— Ты не знаешь, кто распускает слухи о том, что вертолет прилетал за мной?

У Татьяны чуть было не сорвалось с языка: какие же это слухи, это чистая правда. Но сказала другое:

— Я очень хорошо знаю и Александра Кондратьева, и других членов экипажа. То, что случилось, — для них трагедия. Теперь их наверняка спишут из авиации. А ведь ничего другого они не умеют. И у всех — семьи.

Татьяна специально нажимала на совесть. Если она у Казаркина есть, он должен как-то откликнуться. Хотя бы посочувствовать пилотам, сказать, что попытается облегчить их участь. Ведь первый секретарь райкома, человек известный не только в районе, но и в области. К его мнению прислушиваются, у него немало друзей на всех этажах власти. Но Казаркин сказал:

— Может быть, поэтому они и пытаются приплести меня к аварии. Я знаю, откуда идут слухи.

И тут Татьяна не выдержала.

— Николай Афанасьевич, — сказала она, отодвинув вазочку с печеньем, которая показалась ей барьером, разделяющим ее и хозяина дома. — А разве они не привозили вас туда на ловлю осетров? Если привезли, значит, и увезти обязаны. Или я не права?

— То, что привезли, это правда, — Казаркин поднял на нее глаза, и она увидела в них холодный блеск. — Но забирать меня оттуда я их не заставлял. Сейчас прокуратура с этим разбирается. Она и выяснит, как они там оказались. И потом, Татьяна Владимировна, — у Казаркина металл появился в голосе. — Вы тут об осетрах упомянули. Я браконьерством не занимаюсь. Я на рыбалке отвожу душу.

— Меня ваша рыбалка меньше всего интересует, — сказала Татьяна, вдруг обретя внутреннюю уверенность. — Меня интересует нравственная сторона случившегося. Ребята столько раз служили вам верой и правдой, но когда попали в беду по вашей вине, вы их сдали. И ни для кого это не секрет. Вы понимаете, что после этого не можете быть моральным авторитетом в районе? Откровенно говоря, когда я шла к вам, думала, что вы скажете всю правду. Это единственный шанс сохранить свое достоинство. Может быть, даже ценой потери должности. Тут надо думать не о своем реноме, а об авторитете власти.

Казаркин так плотно сжал губы, что вместо них осталась узкая, словно лезвие бритвы, прорезь.

— Вы зачем пришли? — резко спросил он. — Выслушать меня или передать слухи, которые распространяются по поселку? Я вам вот что скажу. Вместе со мной на протоке жили другие рыбаки. По-моему, из Таежного. Может, Кондратьев прилетал за ними? Вы не спрашивали у него об этом?

Таней вдруг овладело полное безразличие. Она смотрела на Казаркина и видела в нем прежнего «железного» хозяина района, для которого существует только одна правда. Та, которую изрекает он. Она наблюдала его во многих ситуациях, знала: если Казаркин примет решение, он никогда не изменит его. Таково правило хозяина — последнее слово всегда должно быть за ним. В сумочке Татьяны лежал диктофон с записью рассказов Василия Захарова и Александра Кондратьева. Таня думала, что если Казаркин начнет отпираться, она прокрутит пленку, пусть он послушает, что говорят ребята, и попробует опровергнуть их. Но теперь поняла, что прокручивать пленку не стоит, Казаркин не будет слушать. Это надо делать для других людей и в другом месте.

— Значит, вы утверждаете, что Цыбин никого за вами не посылал, и почему вертолет оказался около вашей палатки, вы не знаете? — спросила Таня.

— Понятия не имею, почему он там оказался, — ответил Казаркин. — Спросите у вертолетчиков, они это знают лучше.

Таня попрощалась и вышла. Николай Афанасьевич даже не поднялся и провожать ее не стал.

По дороге домой Таня стала анализировать информацию, которая была в ее руках. Показания Кондратьева и других членов экипажа — не в счет. Они будут говорить то, что им выгодно. Остается Вася Захаров. Да, только он. «Но зато какой свидетель, — подумала Татьяна. — Ведь он слышал, как Цыбин материл пилотов, а те, оправдываясь, говорили, что в такую погоду не хотели лететь за Казаркиным. Но Цыбин заставил их это сделать. И Цыбин это не отрицал. Как хорошо, что я успела воспроизвести слова Захарова на бумаге и он эту бумагу подписал».

Придя домой, Таня позвонила следователю прокуратуры Хлюпину, которого хорошо знала.

— Сергей Владимирович, — сказала она. — Мне надо с вами встретиться.

— С вами, Танечка, я готов встретиться, когда угодно, — игривым тоном ответил Хлюпин. — Если, конечно, это не касается секретов прокуратуры.

Таня терпеть не могла комплиментов в подобном тоне, они казались ей пошлыми. В другой раз она бы отбрила Хлюпина, но сейчас сдержалась и сказала:

— Что если я подойду к вам в два часа?

— А по какому вопросу? — насторожился Хлюпин.

— Можно сказать, по личному, — ответила Таня.

— Хорошо, я буду вас ждать.

Таня взяла с собой показания Захарова и направилась в прокуратуру. Хлюпин ее ждал. Когда она вошла к нему в кабинет, он осмотрел ее слишком откровенно с ног до головы, но Таню это не смутило. Она села на стул рядом со столом следователя и положила ногу на ногу так, что край юбки приоткрыл круглое колено. Таня знала, что у нее красивые ноги, а Хлюпин известный бабник, и она решила его подразнить.

— Я вас внимательно