Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

Цыбин, сразу переводя разговор на худший вариант. — С ней разберется министерская комиссия. Беда в другом. Вертолет послал я. Это раз. И второе: он летел за тобой. А это означает самовольное использование авиатехники, повлекшее за собой аварию. С этим будет разбираться уже не комиссия, а прокурор.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Казаркин, у которого заныло под ложечкой.

— То, что у нас нет выбора. Или мы скажем, что не имеем понятия, как экипаж оказался на Юринской протоке, и тогда за все будет отвечать командир. Или должны взять вину на себя. Ведь Юринская в сорока километрах от трассы полета, случайно там экипаж оказаться не мог.

Казаркин задумался. Покрутив в пальцах сигарету, он загасил ее и откинулся на спинку стула. Свалить все на экипаж, значит, открыто подставить ребят. На такую откровенную подлость идти не хотелось. Кондратьев много лет верой и правдой служил ему, забрасывал и на речные пески, и в тайгу, если надо было поохотиться на лосей. При прежнем прокуроре над такой проблемой, как отклонение вертолета от курса, не пришлось бы ломать голову. Но два месяца назад прежнего прокурора перевели в Среднесибирск, а с новым у него еще не наладились отношения. «Что ж, придется налаживать», — подумал Николай Афанасьевич и спросил:

— Ты точно убежден, что причина аварии чисто техническая?

— Конечно. Что-то случилось с ротором. Завтра прибывает комиссия из Западно-Сибирского управления гражданской авиации. Я думаю, причину она установит быстро.

— Хорошо, — сказал Казаркин. — Я попробую уладить дело с прокурором, но только после заключения комиссии. Когда оно будет?

— Может быть, даже завтра.

На этом разговор закончился. Цыбин пообещал сразу же доложить о результатах работы комиссии, а там уж Николай Афанасьевич пусть думает сам.

Как и предполагал Цыбин, комиссия установила причину аварии в течение одного дня. Ротор вертолета оказался исправным. Подвело другое. На техническом языке это звучало как «рассоединение вала трансмиссии». В результате перестал вращаться хвостовой винт. Машина просела и оказалась в реке. Но комиссия установила и другое. Если бы это «рассоединение» случилось не при посадке, а во время полета, машина благополучно дотянула бы до аэропорта. И тогда случившееся с ней можно было бы характеризовать не как аварию, а как простую техническую неполадку. Вертолету не было бы причинено никакого ущерба. И тут всплыл главный вопрос: почему вертолет садился не на аэродроме, а на Юринской протоке? Такого места посадки в полетном задании указано не было.

Узнав все это, Казаркин тут же позвонил новому блюстителю закона — Равилю Мордановичу Рамазанову. Чтобы завязать разговор, спросил, как тот осваивается в районе, не нужна ли ему помощь райкома? Прокурор ответил, что он уже со всем освоился, и от помощи отказался.

— Это хорошо, что вы так быстро освоились, — сказал Казаркин. — Работы у вас не много. Народ в районе законопослушный.

— Ну, не говорите, — возразил Равиль Морданович. — Взять хотя бы ту же историю с вертолетом...

— Какую историю? — удивился Казаркин. — Комиссия же установила: виновато железо, не люди.

Но Рамазанов оказался дошлым прокурором. Он уже ознакомился с выводами комиссии и завел на летчиков уголовное дело. Его логика была предельно простой: вертолет стоит огромные деньги, за его ремонт должны платить те, кто виноват в аварии. И никакие доводы Казаркина на Равиля Мордановича не действовали. Для такого поведения у прокурора был свой резон.

Рамазанов не собирался задерживаться на Севере. Он прибыл сюда только для того, чтобы сделать быструю карьеру. А для этого надо было раскрутить несколько громких дел, проявить прокурорскую неуступчивость. По опыту работы он знал: если прокурор не находит общего языка с местным начальством из-за своей принципиальности, его быстро переводят на другое место. Причем, как правило, с повышением. Именно на это и рассчитывал Равиль Морданович. Такая «дыра», как Андреевское, была не для него.

Первым получил повестку в прокуратуру бортмеханик Сергей Рагулин. После допроса он зашел к Кондратьеву мрачный и почерневший. Они вышли на улицу, сели на крыльцо. Рагулин начал без предисловий:

— Я этому следователю говорю чистую правду. А он мне: сколько лет летаете вместе? Шесть? Значит, успели спеться...

Из его возмущения Кондратьев сделал вывод: говорить надо только правду, иначе запутаешься так, что сам себя посадишь. А правда заключалась в том, что экипаж выполнял прямое задание командира авиаотряда. А тот — просьбу первого секретаря райкома партии. Выходило, что Казаркин не хотел или не мог защитить летчиков. Но ведь и правду надо доказать.

Кондратьев начал перебирать в уме тех, кто мог бы ему помочь. Таких в Андреевском не нашлось. Единственным человеком, предложившим помощь, была Татьяна. Но что она может сделать? Кондратьев выслушал бортмеханика и, покачав головой, сказал:

— Ладно, иди. Я буду думать.

На следующий день у следователя прокуратуры Хлюпина побывал Кондратьев. Авария вертолета Хлюпина не интересовала. Он расследовал другие обстоятельства.

— Почему вы оказались на Юринской протоке? — не поднимая глаз, сухо и холодно спросил Хлюпин.

Саша Кондратьев закусил нижнюю губу и надолго задержался с ответом. Этот вопрос он предполагал и уже давно продумал несколько вариантов ответов следователю. Самым простым было бы сказать: «Машина забарахлила. Почувствовал, что до аэродрома не дотяну, начал искать место посадки». Но в таком случае он должен был сразу же сообщить о неполадке в диспетчерскую аэропорта. Он не сообщил. Значит, неполадки не было, а машина тем временем удалилась от трассы на сорок километров.

Саша все рассчитал. Когда поднимался с буровой, специально не сообщил диспетчеру о том, что взлетает. Он сказал об этом при заходе на посадку на Юринской протоке. Прикинул: для того, чтобы забрать Казаркина с его барахлом, уйдет ровно столько времени, сколько они летели от буровой до Юринской. Значит, время в полете будет совпадать тютелька в тютельку. И никакой промежуточной посадки не будет зафиксировано. Но именно это обстоятельство не позволяло сейчас соврать следователю. И Кондратьев откровенно сказал:

— Оказался там потому, что залетал за первым секретарем райкома.

— А вот первый секретарь райкома об этом даже не знал, — Хлюпин открыл папку, достал исписанный от руки лист бумаги и положил перед собой. Кондратьев понял, что это показания Казаркина.

— Как не знал? Ведь меня же послал за ним Цыбин, — Кондратьев привстал со стула, чтобы заглянуть в показания Казаркина.

— И Цыбин об этом не знал, — сказал Хлюпин, достал из папки второй исписанный