За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

– А я сын священника, – улыбнулся Грегори.

Миссис Шортмен ответила укоризненным взглядом.

– Давайте без шуток, мистер Виджел. Мы рискуем, на кону само существование нашей газеты. Я и так за последнее время получила гору писем от недовольных читательниц – все они уверены, что прискорбные случаи с девушками следует описывать как-нибудь поделикатнее. Вот я прочту вам одно такое письмо.

«БОРНФИЛД, дом приходского священника, 1 ноября

Уважаемая госпожа!

В целом питая сочувствие к вашим благим делам, я вынуждена отказаться от подписки на вашу газету, покуда она печатается в ее нынешнем виде, ибо далеко не всегда нахожу ваши публикации пригодными для прочтения моими дочерьми. Сколь бы ни были правдивы ваши описания прискорбных сторон жизни, ознакомление с таковыми моих дочерей я полагаю неразумным и неправильным.

С искренним уважением, Уинифред Тудденгем.

P. S. Кроме того, газета, волею случая оказавшись в руках моих горничных, может повлиять на них весьма дурно».

Это письмо, мистер Виджел, я получила не далее как нынче утром, – добавила миссис Шортмен.

Грегори закрыл лицо ладонями и замер; в этой позе он до того походил на молящегося, что миссис Шортмен с мисс Мэллоу не издавали ни звука. Наконец, он вскинул голову – но лишь за тем, чтобы повторить:

– Никаких «простили бы», миссис Шортмен, никаких «простили бы»!

Миссис Шортмен вычеркнула эти слова.

– Будь по-вашему, мистер Виджел, но помните, что мы рискуем.

Вновь застрекотала в углу замершая было печатная машинка.

– Теперь насчет этой пьяницы, этой Миллисент Портер, – начала миссис Шортмен. – Боюсь, она безнадежна.

– Что еще с ней случилось? – спросил Грегори.

– Опять рецидив. Уже пятый по счету.

Грегори отвернулся к окну и вперил взор в небо.

– Я зайду к ней. Миссис Шортмен, дайте мне ее адрес.

Миссис Шортмен заглянула в зеленый блокнот.

– Миссис Портер, Билкок билдинг два, Блумсбери. Мистер Виджел!

– Да?

– Мистер Виджел, хорошо бы вы поменьше возились со всякими отпетыми субъектами. Толку не будет, а время ваше бесценно.

– Умыть руки в отношении этих несчастных, миссис Шортмен? Да у меня просто нет выбора.

– Как это нет выбора, мистер Виджел? Вам следует разграничивать случаи. Простите, что говорю так, но, право же, иногда мне кажется, что вы теряете время.

Грегори обернулся к машинистке.

– Мисс Мэллоу, скажите-ка, права миссис Шортмен или нет? Я и впрямь теряю время?

Машинистка густо покраснела и заговорила, глядя прямо перед собой:

– Кто я такая, чтобы судить, мистер Виджел? Но это вызывает тревогу.

Грегори улыбнулся добродушно и вместе с тем обескураженно.

– Нет, я ее спасу, я это знаю. Билкок билдинг, два, стало быть, – повторил он и добавил, по-прежнему глядя в небо: – Как ваша невралгия, миссис Шортмен?

– Ужасно! – с улыбкой ответила миссис Шортмен.

Грегори быстро обернулся:

– Так вам же дует! Простите меня.

Миссис Шортмен покачала головой:

– Нет, мне не дует, вот разве Молли может просквозить.

– Ах нет! – живо отозвалась машинистка. – Пожалуйста, мистер Виджел, ради меня не надо закрывать окно.

– Вы не лукавите?

– Ничуть, – ответили женщины.

С минуту все трое глядели в небо. Затем миссис Шортмен сказала:

– Все дело в том, что корень зла – это ее муж, но как раз его-то вам и не выкорчевать.

Грегори повернул голову.

– А, этот тип! Если бы только она могла разойтись с ним! Давно следовало это сделать – прежде, чем он довел ее до пьянства. Почему она не ушла от него, миссис Шортмен, почему?

Глаза миссис Шортмен засияли нездешним светом.

– Наверно потому, что ей не на что было жить. Вдобавок она тогда была добродетельной женщиной. А добродетельная женщина развода не хочет…

Под взглядом Грегори миссис Шортмен осеклась.

– Как, и вы, и вы тоже, миссис Шортмен, среди фарисеев?

Миссис Шортмен вспыхнула:

– Она хотела спасти его, мистер Виджел, наверняка она хотела спасти его.

– Выходит, тогда вы и я…

Грегори не закончил фразы и снова отвернулся к окну. Миссис Шортмен, в волнении кусая губы, тоже смотрела в небо.

Личико мисс Мэллоу перекосилось от испуга, пальцы стучали по клавишам быстрее, чем когда-либо.

Грегори заговорил первым.

– Пожалуйста, простите меня, – начал он мягко. – Я забылся, ведь меня это лично касается.

Миссис Шортмен отвлеклась от созерцания небес.

– О, мистер Виджел, я ведь не знала…

Грегори улыбнулся:

– Ну, будет, будет. Смотрите, как мы напугали бедняжку мисс Мэллоу!

Мисс Мэллоу взглянула на Грегори, Грегори взглянул на нее, и все трое снова уставились в небо. То было основное развлечение этого маленького коллектива.

Грегори работал до трех, затем пошел в кафе-пекарню, где выпил чашку кофе и съел кусок пирога, – это был его обед. Перекусив, он дождался омнибуса и забрался на империал. С улыбкой на лице, со шляпой в руке ехал Грегори по направлению к Вест-Энду, мысли же его были направлены на Элен Беллью. Думать о ней – лучшей, прекраснейшей женщине в мире – давно вошло у Грегори в привычку; в думах об Элен Беллью он поседел, а потому расставаться с привычкой уже нечего было и думать. И, пока он сидел так, подставив ветру непокрытую голову, встречные женщины улыбались и говорили себе: «Какой красивый мужчина!»

Однако Джордж Пендайс, который увидел Грегори из окна «Клуба стоиков», улыбнулся иначе, ибо при виде Грегори его всегда немного коробило.

Природа, создавшая Грегори Виджела мужчиной, давно уже обнаружила, что он отбился от рук – живет в воздержании, сам себя лишает радостей женского общества, даже общества тех жалких созданий, которым оказывает помощь. И вот природа (а ей не по нраву, если творение ускользает из-под контроля) взяла-таки свое, отыгралась, наградив Грегори нервозностью и горячностью. «Чудачеств не потерплю, – словно заявила природа. – А это мое творенье чудит не в меру». Грегори родился с необузданным темпераментом (нередкое явление в нашем туманном климате). И как не дано человеку прибавить себе росту хотя на один локоть[48], так не дано ему отнять у себя и толику горячности. Грегори была несносна мысль, что азиат до конца своих дней останется азиатом: он полагал, что забота и внимание однажды отбелят его желтую кожу. Взгляды людей столь же разнятся, как и их лица, и нет двух смертных с одной и той же жизненной философией, но Грегори был убежден: любой человек, прискорбно чуждый ему по мировоззрению, со временем станет куда ближе, надо только без устали внушать ему, что он заблуждается. В Великобритании, к слову, не один Грегори Виджел тешился этой святой верой.

Для реформаторских инстинктов Грегори Виджела сущим наказанием были его сверхчувствительные