За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

нервы. Врожденная деликатность неизменно давала о себе знать и пагубно сказывалась на всех благородных начинаниях. Потому-то Грегори терпел неудачу за неудачей, о чем обмолвилась миссис Пендайс в разговоре с леди Молден тем вечером, когда устроила танцы в Уорстед-Скейнс.

Грегори сошел с омнибуса неподалеку от квартиры миссис Беллью и с благоговением проделал путь до ее дома и обратно. Он давно уже зарекся видеться с миссис Беллью чаще, чем один раз в две недели, и правила этого строго придерживался, но почти каждый день и почти каждый вечер отклонялся от привычного маршрута, чтобы пройти под ее окнами. Теперь, исполнив сей ритуал, не сознавая его нелепости, все с той же улыбкой, все так же держа шляпу на коленях, Грегори направлялся в Ист-Энд – счастливый даже более, чем если бы повидал миссис Беллью. Вновь проехал он мимо «Клуба стоиков», и вновь Джордж Пендайс (все так же сидевший в эркере) заметил его и усмехнулся.

Грегори уже полчаса как вернулся к себе на Букингем-стрит, когда пришел посыльный с обещанным письмом от мистера Парамора.

Грегори торопливо вскрыл конверт.

«КЛУБ НЕЛЬСОНА», ТРАФАЛЬГАРСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Грегори Виджелу, эсквайру

Дорогой Виджел!

Я только что был у вашей подопечной. Случившееся прошлой ночью крайне запутало наше дело. Оказывается, вчера, после вашего визита, муж вашей подопечной приехал в Лондон и явился к ней на квартиру около одиннадцати вечера. Его состояние граничило с delirium tremens[49], и миссис Беллью была вынуждена оставить его у себя на ночь. «Я бы и собаку не выгнала, будь ей настолько худо» – так она выразилась. Визит мистера Беллью затянулся почти до сегодняшнего вечера; точнее, этот человек ушел как раз перед моим приходом. Поистине ирония судьбы, однако объясню вам ее значение – это очень важно. Кажется, я говорил, что закон о разводе базируется на определенных принципах. Один из них подразумевает полную невозможность прощения со стороны истца/истицы. Такое прощение или игнорирование нанесенной обиды называется оправданием и является препятствием для дальнейшего ведения бракоразводного процесса. Суд ревностно следит за соблюдением этого принципа, если же оскорбленная сторона делает нечто могущее быть расцененным как шаг к оправданию, живо цепляется за подобное действие. Боюсь, рассказанное мне вашей подопечной свело на нет все прежние причины для развода, и нам остается только приостановить дело. Продолжать слишком опасно. Иными словами, суд с огромной долей вероятности сочтет поступок вашей подопечной шагом к примирению и готовностью простить. Впрочем, если последуют новые обиды со стороны мистера Беллью, его давние неблаговидные поступки, выражаясь юридическим языком, «возымеют прежнюю силу», нам же дадут надежду – но только в будущем, а никак не в настоящем, и только при указанном мной раскладе. Теперь, когда я лично познакомился с вашей подопечной, мне стала понятна ваша тревога, хотя я отнюдь не уверен, что вы правы, советуя ей развод. Впрочем, если ваше решение останется неизменным, я возьмусь за это дело лично и уделю ему самое пристальное внимание. Мой же вам совет: не изводите себя, дилетанту это не годится, тем более если он, подобно вам, видит не то, что есть, а то, что хочет видеть.

Засим, дорогой Виджел, остаюсь, преданный вам

Эдмунд Парамор.

P. S. Если пожелаете повидать меня, я весь вечер пробуду в своем клубе».

Прочитав эти строки, Грегори шагнул к окну и устремил взор на огни, отраженные в реке. Сердце его бешено колотилось, виски были багровы. Наконец, Грегори спустился, нанял кеб и поехал в «Клуб Нельсона».

Мистер Парамор как раз собирался поужинать и пригласил своего гостя к столу.

Грегори покачал головой:

– Нет, мне не до еды. Как же так, Парамор? Тут, наверное, ошибка? Не может быть, чтобы женщину, которая поступила по-христиански, наказали за милосердие подобным образом.

Мистер Парамор куснул палец:

– Не приплетайте сюда христианство, не то вконец запутаетесь. Христианство не имеет с законом ничего общего.

– Вы ведь говорили о принципах, – начал Грегори, – ссылались на христианскую этику…

– Да, конечно, только я имел в виду принципы, оставшиеся от старой концепции супружества, каковая концепция не допускает даже мысли о разводе. Закон от этой концепции отказался, но принципы никуда не делись…

– Я не понимаю.

Мистер Парамор заговорил медленно, с расстановкой:

– В своем непонимании вы не одиноки. Обычная казуистика. Но вот что мне доподлинно известно, Виджел: в подобных случаях нельзя лезть напролом. Как говорят китайцы, мы должны «сохранить лицо». Притворимся, что не хотим этого развода, но получили оскорбление столь ужасное, что просто вынуждены обратиться к правосудию. Если Беллью в ответ на это промолчит, судье придется принять те факты, которые мы ему изложим. Увы, на таких процессах всегда присутствует чиновник Высокого суда[50]. Имеет вы представление о его задачах и полномочиях?

– Нет, – отвечал Грегори. – Не имею.

– Так я вам объясню. Если есть хоть какие-то обстоятельства, играющие против развода, уж они будут найдены сим чиновником. Я вот лично, пока все в деле не подчищу, в суд его не передаю.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что ваша подопечная не может просить развода лишь на том основании, что в браке она несчастна или что находится в положении, неприемлемом ни для одной женщины; для нее повод настаивать на разводе – это конкретные действия оскорбительного характера, оговоренные в законодательстве. Если же она – к примеру, посредством акта, расцениваемого как прощение, – дала суду повод ей отказать – отказ гарантирован. Кому взбрело развестись, дорогой Виджел, тот да будет тверд как кремень и осторожен как кошка. Понятно вам теперь?

Грегори молчал.

Мистер Парамор смотрел на него испытующе и даже с намеком на жалость.

– Пока нельзя начинать процесс. Вы, кстати, все еще на нем настаиваете? Я написал вам, что не уверен в вашей правоте.

– И вы еще спрашиваете, Парамор? После того что вчера вытворил этот человек, я решительнее прежнего выступаю за развод.

– В таком случае, – произнес мистер Парамор, – мы должны зорко следить за Беллью и надеяться на лучшее.

Грегори протянул ему руку.

– Вот вы поминали мораль, – сказал он. – Выразить не могу, сколь мерзким представляется мне это дело. Доброй ночи.

Он живо развернулся и вышел.

Разум Грегори был смущен, сердце разбито. Бесценную Элен Беллью воображал он стиснутой кольцами огромного липкого змея, и ничуть не легче было ему от мысли, что тот же самый змей душит всех мужчин и женщин, чье супружество не задалось – по вине ли одного или другого супруга или вовсе без чьей-либо вины. И долго еще Грегори слонялся по