За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

перспектива эта затуманивалась по мере того, как приближалась весна, и наконец, словно выполнив свою ежегодную функцию, истаяла вовсе. Миссис Пендайс больше не думала о поездке, словно у нее и мечты такой не было. Джордж не напоминал о своем обещании – и вот, как всегда, миссис Пендайс запретила себе даже задаваться вопросом, позовет ее сын или нет. Вместо Лондона она думала о предстоящем сезоне, о приемах и хлопотах – сплошная суета, и уже заранее скучно и тревожно. В воображении миссис Пендайс поместье и все с ним связанное имели вид рыцаря в тяжелых доспехах. Рыцарь этот железной дланью направил ее куда-то в узкую аллею; она улизнет, едва вырвется на просвет, вот только просвета ей и не видать.

Миссис Пендайс просыпалась в семь часов и выпивала чашку чаю; с семи до восьми делала заметки в записной книжке, в то время как мистер Пендайс негромко храпел с ней рядом, лежа на спине. В восемь она поднималась с постели. В девять разливала кофе. С половины десятого до десяти отдавала распоряжения экономке и кормила домашнюю птицу. С десяти до одиннадцати отдавала распоряжения садовнику и занималась своим туалетом. С одиннадцати до полудня сочиняла приглашения лицам, до которых ей не было дела, и утвердительно отвечала на приглашения лиц, которым не было дела до нее самой, да еще выписывала и складывала по порядку чеки мистеру Пендайсу на подпись, да еще отбирала чеки, аккуратно надписанные на обороте, и скрепляла их резинкой. Как правило, в это время приходила миссис Хассел Бартер. С полудня до часу миссис Пендайс в компании своей гостьи и «милых собачек» совершала вылазку в деревню, иными словами, мялась на порогах арендаторов, стесняясь и стесняя их. С половины второго до двух она обедала. С двух до трех отдыхала на диване в белой утренней комнате, силясь читать о парламентских дебатах и витая мыслями в иных сферах. С трех до половины пятого возилась со своими обожаемыми цветами, от какового занятия ее в любую минуту мог отвлечь визит, или же ехала с визитом к соседям, томилась там с полчаса и возвращалась домой. В половине пятого разливала чай. В пять садилась вязать галстук или носки Джорджу или Джеральду, с нежной улыбкой внимая домашним звукам. С шести до семи выслушивала соображения сквайра о парламенте и ходе вещей в целом. С семи до половины восьмого меняла дневной туалет на черное декольтированное платье и украшала себя старинными кружевами. В семь тридцать ужинала. В четверть девятого слушала игру Норы на фортепьяно (два неизменных шопеновских вальса и пьеса под названием «Serenade du Printemps»[53] за авторством Баффа) и пение Би (ария из оперы «Микадо»[54] или «Дерзкая девчонка»). С девяти до десяти тридцати играла в игру под названием «пикет», которой научил ее отец – если, конечно, находились партнеры, – но это случалось редко, и тогда миссис Пендайс раскладывала пасьянс. В десять тридцать она ложилась в постель. Ровно в одиннадцать тридцать ее будил сквайр. В час ночи она засыпала. По понедельникам составляла список книг для домашней библиотеки; почерк у нее был тоттериджский, то есть четкий и твердый, а что до выбора – его уже сделала редакция еженедельника «Лейдиз пейпер»[55]. Периодически мистер Пендайс подсовывал собственный список, над которым, учитывая рекомендации «Таймс» и «Филд», трудился в уединении кабинета; его заказ миссис Пендайс присовокупляла к своему.

Вот так поместье снабжалось литературой, идеально подогнанной под его потребности; ни единой нежелательной книге доступа в Уорстед-Скейнс не было, а если бы даже такая книга сюда и проникла, миссис Пендайс, пожалуй, этого бы и не заметила. Недаром же она столь часто говорила с легким сожалением: «Мне, душенька, читать просто некогда».

День выдался на диво теплый, пчелы так и сновали в цветах; зато пара дроздов, что свила гнездо на тисе прямо над шотландским садиком, пребывала в великой тревоге – птенец выпал из гнезда. Мать спустилась, замерла на тропке, собственным молчанием подавая птенцу пример, но глупыш все пищал, а это было чревато появлением врага из мира четвероногих или двуногих.

Миссис Пендайс, которая сидела под старой вишней, повернула голову на звуки, определила, откуда они доносятся, подняла птенца и вернула его в колыбель (насчет окрестных гнезд и их обитателей ей все было известно) и под истошные крики взрослых дроздов снова села на скамью.

Страх в ее душе был сродни тому, что чувствовала птичка-мать. Перед своим ежегодным переездом в Лондон ей нанесли визит Молдены, и щеки миссис Пендайс все еще пылали тем особым румянцем, вызывать который отлично умела леди Молден, а мысль, недурно утешавшая прежде: «Эллен Молден так буржуазна!» – сегодня не успокоила сердца.

Леди Молден прибыла в сопровождении одной бесцветной дочери (которая всегда находилась при ней) и двух бесцветных собак, которых вынудила бежать всю дорогу, после чего они, вывалив языки, растянулись под экипажем. Визит ее продлился, минута в минуту, все положенное для визита время, причем три четверти этого времени казалось, что леди Молден страдает от сознания невыполненного долга. Зато последнюю четверть страдала уже миссис Пендайс – оттого, что долг был исполнен.

– Дорогая, – начала леди Молден, прежде отослав бесцветную дочь в оранжерею, – как вам известно, мне претит передавать сплетни, но я считаю, что в данном случае будет только правильно довести до вашего сведения услышанное мною. Видите ли, мой мальчик Фред (этому Фреду было суждено рано или поздно сделаться сэром Фредериком Молденом) состоит в том же самом клубе, что и ваш сын Джордж, – в «Клубе стоиков». Разумеется, к «стоикам» принадлежат все молодые люди достойного происхождения. Увы, дорогая, ошибки быть не может: вашего сына видели в одном ресторане – пожалуй, не следует произносить его название, но я произнесу, – в общем, его видели ужинающим в «Блафардс» вместе с миссис Беллью. Едва ли вы слыхали о «Блафардс»; так вот, это заведение из тех, где устроены отдельные кабинеты, а ездят туда те, кто хочет избегнуть посторонних взглядов. Сама я, конечно, там не бывала, но прекрасно представляю и обстановку, и самый дух. Кстати, ваш сын появлялся в этом месте далеко не единожды. Я решила сообщить вам, ведь, учитывая положение этой женщины, здесь пахнет скандалом.

Между ними на столе стояла азалия в бело-голубом горшке: над ней-то миссис Пендайс и склонилась низко-низко, спрятала щеки и глаза, но когда подняла лицо, ее брови были вскинуты на предельную высоту, а губы дрожали от негодования.

– Неужели вы не в курсе? Ничего