Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

— Кто тебе сказал меня найти?

— Папка. Вы мамку лечили, Татьяну Владимировну… Я Луша Речная.

Доктор Мунк все наконец понял.

— Так, сначала чай, Луша Речная. Как ты в таком пальтишке, через лес?

Луша быстро закивала, обрадованная, что этот строгий доктор, похоже, выгонять ее не собирается.

Он открутил металлическую чашку от термоса, пожалев, что накормить ее, явно голодную, не может. Лушка схватила чашку и не отрывалась, пока не закончилась в чашке горячая, крепкая, сладкая жидкость.

— Теперь, Луша, вдох-выдох, успокойся и рассказывай.

Девочка продолжала частить, быстро вытирая слезы рукавом:

— Вы мне Ханну мою похоронить помогите. Она лежит там, на кровати. Мамка ничего не понимает, она думает, Ханна живая. Нельзя же так Ханну оставить… Олев Олевыч как убежал с кочергой куда-то, так и не возвращался, а без него я не смогу, лопата у него в сарае тяжелая и Ханна тяжелая… Я ей волосы расчесала…

Она закрыла лицо руками, как взрослая от взрослой беды.

Доктор сел рядом с ней, обнял, а она вдруг зарыла голову в его халат, наткнувшись глазом на пуговицу и, наконец, заревела свободно, со всхлипами, как маленькая.

Доктор Мунк сидел за столом и смотрел на спящую под пледом дочь Татьяны и Николая Речных, которая «все-все-все поняла». Он думал о той невозможной истории, которую она ему рассказывала долго и сбивчиво, доставая из котомки и показывая, как доказательство, какие-то тетради в убористых записках, фотографии, пока ее не сморил сон.

Взгляд у Мунка был растроганно-благодарный. Снял трубку, сказал тихо, чтобы не разбудить Лушу:

— Виталий Сергеич, как у тебя ночь, бурная? Если нет, не в службу, а в дружбу пришли-ка за мной на сто первый машину. Такое дело, мне домой срочно нужно, позарез. Я заработался, автобусы уже не ходят, а такси, сам знаешь, не поедут к нам ночью. В общем, выручи, в долгу не останусь.

Через час Мунк разбудил встрепенувшуюся Лушку, и досыпала она уже в пустой и холодной красно-белой машине с цифрами 01 на боках, которая неслась по пустому городу.

После ванны и бутерброда Лушу опять сморило прямо за столом в кухне. Доктор Мунк отнес ребенка в спальню Норы. Жена переселилась туда задолго до того, как все стало совсем плохо. Это обидело его тогда, только потом понял, что ей не хотелось, чтобы он видел ее физический распад. Родная Нора, она не знала, что хуже того, что он видел, быть не может. Из этой комнаты открывался самый лучший вид — на поросшую старыми липами улицу.

Мунку не нужен был будильник, он просыпался всю жизнь ровно в пять. Позвонил в отделение и сказал, что заболел гриппом.

Открыл шкаф, где вся одежда покойной жены свешивалась с плечиков, как сброшенная пустая оболочка. Нора была маленькой и хрупкой. Пальто ее Луше, может, и великовато будет, но на теплый свитер пойдет. Получается, правильно у него не хватило духу расстаться с Нориными вещами. А ведь собирался, но остановило то, что одежда еще сохраняла запах Нориных духов, «Быть может» назывались. Они еще шутили: «Быть может, это и духи, а быть может, и нет». Отложил, решил подождать, пока духи ее не выветрятся. А они не выветривались и не выветривались. И Нора продолжала оставаться с ним, пусть и едва уловимым запахом.

Пока Луша спала, Мунк из прихожей позвонил в отделение и сказал, что заболел, после чего обзвонил нескольких знакомых коллег в нужных местах и осторожно навел справки. Так он выяснил, что тело умершего от infarctus myocardii Николая Речного как невостребованное родными было передано в анатомичку мединститута, и не только передано, но уже разобрано на препараты. Обычно пару недель ждут, пока оформляют невостребованных, а тут быстро управились.

Николая больше не стало во всех смыслах. Луше Мунк решил о кончине отца пока не говорить.

Он жарил на кухне яичницу. Луша спала. План действий у него был готов. Включил радио. «Произошли вооруженные столкновения на границе между Индией и Пакистаном». Выключил. Луша вошла в кухню — собранная, тревожная, словно и не ложилась. Ногти обгрызены до мяса. Так и до панариция недалеко.

Села, уставилась в окно. Из-за двойной рамы звуки улицы доносились глухо, как изо рта с заткнутым кляпом.

— Вот сама продрыхла всю ночь в тепле, а мамка там одна всю ночь с мертвой Ханной… Печка только до утра тепло держит… Пойдемте, а? Я покажу, где это, иначе не пройти.

— Ешь и пойдем.

— Не хочу я есть. Ханна просила под мертвой яблоней ее похоронить. Не меня, Олева Олевыча просила, но я слышала. Пойдемте скорее, а?

— Чем быстрее поешь, тем быстрее пойдем.

Рассказ девочки поначалу показался ему иллюзорным конструктом, результатом сложного бреда, однако «вещественные доказательства» — тетради и фотографии — отметали «диагноз». К тому же на все его вопросы Луша отвечала логично и толково. Впрочем, бред бывает внутренне логичным. Сейчас он хотел убедиться в существовании этой заброшенной местности, которую Луша в одно слово называла «городсад», и умершей женщины, которую Луша называла Ханной.

— Ну как? — спросила Луша, выходя из спальни Норы в ее синем свитере, который был ей как платье.

— Впору. Точно впору.

Он хорошо помнил этот свитер, который Нора давным-давно купила в Карелии (ходили в то лето на байдарках) и потом всегда носила дома в холода… Оболочка обрела плоть. Мунк почувствовал, что впервые думает о Норе спокойно, без скорби.

Свободное пальто Луше пришлось подпоясать ремнем, в котором он провертел ножом еще одну дырочку. И на спортивном трико Норы Лушка затянула резинку потуже, на узел. Сам Мунк оделся как в поход.

— Ну, пошли.

Они ехали в троллейбусе, потом шли пешком по лабиринту извилистых улиц Старого берега, в котором доктору Мунку очень давно не приходилось бывать, с того времени, когда недолго работал врачом на скорой. Облезлые заборы, грязь, перестук проходящих поездов, приземистые избы с наличниками и нахлобученными крышами, заходящиеся лаем собаки — все напоминало скорее деревню.

— И что же, вы целый год там с Ханной прожили, и никто в эти заброшенные Сады к вам не забредал?

Лушка покачала головой.

— Почему? Олев Олевыч забрел. И папка. И мамка там сейчас. Правда их-то я привела…

Лушка не понимала, к чему он клонит. Она никогда об этом не задумывалась.

— А как ты сама туда попала?

— Так я же заблудилась на Старом берегу, там за мной какая-то тетка погналась, я от нее убегала. Там дырка в заборе была. Потом