Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

Изредка встречались даже иероглифы. «Китайские или японские? И кто же их понимает?» – удивлялся Борис Васильевич. Взгляд его зацепился за надпись из рельефных литер на козырьке над невысоким крыльцом: «БЕЛЫЙ АНГЕЛ». «Ритуалка», – догадался он и попросил Витю остановиться.

– Венок надо купить, – сказал, выходя из машины.

«Почему все такие конторы называются ритуальными, а не похоронными? Ритуалы ведь бывают разные, даже свадебные, – думал Борис Васильевич, поднимаясь по ступеням к входным дверям. – Наверное, звучит мягче, благороднее, по мысли их хозяев. Один раз кто-то решил, что трагическое слово „похороны“ режет слух клиентам, придумал, как обойтись без него, так и пошло…»

Но как ни назови, а внутри всё у этих «агентств» одинаково. На стеллажах несколько гробов, обитых красной и синей тиснёной материей, с оторочкой из белой или чёрной узорчатой ленты по краю. Один гроб высшего сорта, лакированный, с откидной крышкой. Деревянные, тоже лакированные, кресты, алебастровые памятники, венки разных размеров и разной степени роскошности. Свечи, полотенца, покрывала и многие другие мелочи, необходимые для проводов человека к месту вечного упокоения. Борис Васильевич встал в небольшую очередь и время от времени поглядывал на девушку, заполнявшую бланки заказов. Совсем молодая, двадцать с небольшим. Как она может работать в этом заведении, полном печали и слёз? В этом мрачном окружении, постоянно напоминающем о конечности нашего существования, не допускающем ни смеха, ни улыбок при исполнении служебных обязанностей. Как она проводит время после работы – неужели, выйдя за эти двери, она способна думать о каких-то повседневных вещах, болтать о пустяках по телефону, что-то покупать в магазинах? Хотя… ко всему люди привыкают. Может, день-два и было ей не по себе, а потом втянулась, как черепаха в панцирь, отгородила сама себя от ежедневного сострадания и приобрела профессиональную выучку разговаривать с клиентами негромко и участливо, не пуская их горе к себе в душу… Так или не так, но даже за хорошие деньги, которые, как он слышал, получают в «ритуалках», он не согласился бы и часа здесь проработать.

Когда подошла очередь, Борис Васильевич купил венок и минут десять ждал, пока сделают надпись на ленте. «Дорогому Георгию от брата и его семьи». Прочитав надпись, он подумал, что всё это мало похоже на реальность, и вот сейчас дурной сон развеется, и они поедут с племянниками к Гере домой, отметят встречу, потом поговорят вдвоём «за жизнь» – обстоятельно, не торопясь, и братишка со смехом расскажет между делом какую-нибудь забавную историю, услышанную от напарника по работе…

В дверях показался озабоченный Алёшка, и Борис Васильевич, подхватив венок, вышел вслед за ним на улицу.

«Жизнь такова, какова она есть, и больше – никакова», – вспомнил он чьё-то стихотворение. Ничего этого уже не будет: ни посиделок на кухне с разговорами, спорами, воспоминаниями, ни прогулок по улицам, когда Георгий рассказывал о разных примечательных местах города, ни глуховатого, слегка искажённого аппаратурой голоса брата в телефонной трубке – ни-че-го… Вот приедут они сейчас в тёплую, уютную квартиру и будут разговаривать, есть и пить, а Георгия там нет, будто и не из-за него собрались они все вместе… Борис Васильевич не мог принять порядков, заведённых этими самыми «ритуальными» службами. Увозят человека из дома, и неизвестно, что они с ним делают несколько дней. Может, лежит он где-нибудь на холодном бетонном полу среди таких же бедолаг, раздетый, с грубо зашитыми разрезами на теле после вскрытия, с каким-нибудь «номерочком на ноге», и нетрезвые санитары в запачканных халатах роются в груде тел, вытаскивая следующего по порядку, чтобы к установленному сроку привести его в товарный вид, – ведь для них, как и для той девушки, оформляющей заказы, покойник – всего лишь объект, на котором они себе на жизнь зарабатывают…

Когда умерла мать, приехавший старый врач на вопрос, в какую «ритуалку» лучше обратиться, сказал довольно резко: «По-человечески из дома надо хоронить». Но они всё-таки сделали так, как делают нынче все, и в эти два дня перед похоронами Борису Васильевичу было как-то не по себе, когда он думал, что вокруг ничто не напоминает об её уходе: нет соседей и знакомых, сидящих в молчании вокруг гроба, никто не плачет, не вспоминает её добродетелей. На прощание в «ритуалке» дают всего лишь час, и туда к назначенному времени все приходят, будто в гости, – и родные, и чужие. Чужие – ладно, но вот родные при этом выглядят, да и чувствуют себя как посторонние, приглашённые. И распоряжаются всем обрядом не они, а какие-то тётки в специальной траурной униформе, но, как бы проникновенно они ни пытались говорить над усопшим, остаётся ощущение фальши, ремесленничества.

Да и вообще нынешний «ритуал» лишён той душевности, того искреннего сострадания, которыми были наполнены прежние похороны. Пришли, посидели, уронили слезу, отвезли, закопали… Ни толпы, идущей за гробом по улице, усыпанной еловыми веточками, ни оркестра, скорбные звуки которого доставали до самой глубины души и побуждали совсем чужих людей останавливаться и снимать шапки, делая их сопричастными к общему человеческому горю, которое неожиданно свалилось на всех – и кто знал покойника, и кто не знал…

«Жертвуем человеческим ради рационального. Боимся лишних переживаний, стараемся как-то бочком, бочком их обойти. А полноценная жизнь невозможна без переживаний и страданий». У них в посёлке ещё не было никаких «ритуалок», и придавленные горем родственники сами искали копателей могил, стимулируя их водкой, столяров, умеющих гроб изготовить, старушек – обмыть и прибрать тело. Ещё надо было договориться на рыбозаводе или в геологии, чтобы изготовили памятник и оградку. Разве что венки и разные мелочи можно было купить в магазине, да цветы росли в каждом дворе – обычные астры и георгины. Хотя и много времени и забот требовали эти хлопоты, зато близкие искупали своим участием в них неизбежное чувство какой-то виноватости перед ушедшими в невозвратность – хотя бы для себя. Борис Васильевич и сам вместе с сослуживцами выкопал несколько могил для коллег по работе – без водки и денег, просто были тогда такие времена, что у их родственников и на жизнь-то не хватало, не то что на смерть. И после этого ему было спокойней на душе оттого, что он хотя бы что-то смог сделать для них: и живых, и почивших…

Машина выбралась наконец из городского муравейника и минут через десять остановилась у одной из пятиэтажек в академгородке. Борис Васильевич однажды приезжал сюда с Георгием – брат хотел показать ему, где он работает. Здесь было тихо, кругом рос сосновый и еловый лес, в кварталах тоже сохранилось